Название: Into the Storm, первая часть трилогии "The Son of Suns"
оригинал находится здесь: http://www.alongtimeago.org/index.htm

Автор: Blank

беттинг - Jediula
Жанр: Драма/Саспенс, AU с конца пятого эпизода.

Фанф по моему мнению (и не только) является одним из лучших произведений англоязычного фэндома.
Всего 23 главы. Буду выкладывать по мере вычитки.
Прошу сильно тапками не кидаться, это мой первый переводческий опыт;)

Очень интересны ваши впечатления, и мне, и самому автору, которого, конечно же, волнует мнение русскоязычных читателей.





Содержание:

Глава 1 Глава 13
Глава 2 Глава 14
Глава 3 Глава 15
Глава 4 Глава 16
Глава 5 Глава 17
Глава 6 Глава 18
Глава 7 Глава 19
Глава 8 Глава 20
Глава 9 Глава 21
Глава 10 Глава 22
Глава 11 Глава 23
Глава 12 Эпилог

Сообщение отредактировал Алита Омбра - 8.5.2012, 22:09

Сидя в тускло освещенной камере, Палпатин пристально наблюдал, как приходит в себя мальчишка, не обращая никакого внимания на Мару, которая отдавала поклон перед уходом.
Император был прекрасно осведомлен о противоречивых эмоциях, кипящих в его помощнице, но пребывал в уверенности, что она всегда будет делать то, что ей приказывают. Фактически это стало еще одним маленьким развлечением для него, бонусом, разыгрываемым для его личной забавы. В будущем ее чувства будут направлены на его цели, пока же от них не было никакой пользы, кроме подтверждения, что все его далеко идущие замыслы осуществимы.
При условии, что он создаст Ситха из своего упрямого Джедая.

Он бесстрастно смотрел на мальчишку, оценивая того холодным взглядом, пока Джедай прикладывал все усилия, чтобы прийти в себя после действия наркотиков. Выглядел он плачевно - сломанная рука прижималась к телу, раздробленная лодыжка потемнела и раздулась, а все его тело и лицо были покрыты массой воспаленных, болезненных ран и мелких ссадин. И все же он не уступал. Мальчишка был намного лучше обучен, чем ожидал Палпатин – и, конечно же, намного более упорен. Но, тем не менее, это не означало, что Палпатин не справится с ним. И каждый день приближал их к ожидаемому финалу.
Ощущая взгляд Палпатина, Люк перевернулся на спину, пытаясь проигнорировать острую боль в ребрах и обжигающе резкие прострелы по всему телу, напоминающие ему о вчерашнем противостоянии.
И напоминающие о том, что будет сегодня. Он медленно расслабил жесткие, болезненные мышцы, стараясь не вздрогнуть, хотя и знал, что это бесполезно - Палпатин все поймет, в любом случае.
Всегда ли теперь будет так? Всегда ли теперь он будет оказываться перед своей Немезидой, едва проснувшись, и находиться в ее присутствии каждый момент своего сознания, без какой-либо передышки?

Люк понимал, что Палпатин хотел сломать его, разбивая его решимость час за часом и день за днем, не давая никакого времени, чтобы перевести дух и собрать силы. Никакого времени для восстановления.

Ты ведь знаешь, что он будет делать дальше и знаешь, как это будет работать.

От понимания этого, в его уже и без того хрупком состоянии, у него зашлось сердце и скрутило живот, и на доли секунды страх поражения придавил его, сокрушая своими смутно вырисовывавшимися последствиями.

Нет. Ты не дашь ему так легко победить. Если он хочет получить контроль над тобой, ему придется забрать этот контроль у тебя. Ты знаешь, как это работает, да - как много зависит от разума. Не теряй контроль.

Люк понимал игру, которую вел Палпатин и понимал, что ему грозило... однако он понятия не имел, как противостоять этому, фактически он даже не знал, можно ли вообще сделать что-нибудь... Силой воли Люк заставил себя прервать эту мысль, не желая думать о сражении, как об уже проигранном.

Стоял ли его от... стоял ли Вейдер перед таким выбором раньше - перед подобным принуждением? Бен сказал, что когда-то тот был Джедаем. Что наводило на вопрос – унаследовал ли он слабость своего отца?
Или Палпатин лгал? Если да, то Люк не мог обнаружить этой лжи.

Впрочем, его ум до сих пор находился в оцепенении от наркотиков.
Что мешало концентрировать мысли. Он мог бы с помощью Силы разрушить их эффект, очистив свой организм, чтобы хоть на мгновение сделать голову ясной. Но ему не удавалось удержать это состояние – наркотик воспроизводился вновь, постоянно возрастая до уровня, необходимого, чтобы Люк оставался на краю сознания. И, как только это происходило, его связь с Силой слабела, концентрация рушилась, а точный, тщательный контроль над разумом, так нужный для медитации и исцеления, разбивался вдребезги.

Люк вновь сфокусировал взгляд и сделал усилие, чтобы приподняться и сесть, прислонившись к стене в ожидании, когда комната прекратит вращаться… и понял, что он до сих пор смотрит на Императора, и что Император по-прежнему смотрит на него.
Он все это время слушал размышления Люка, будто подобное было его полным правом.

- Так и есть, - сказал Палпатин с абсолютной властью в голосе, - я говорил тебе, теперь ты – мой.

Внутри Люка вспыхнуло мгновенное упрямство, игнорирующее все наркотики и истощение и дающее ему необходимую концентрацию, чтобы он, призвав Силу, смог поднять вокруг мыслей ментальный щит.
Глаза Императора сузились, хоть он и не удивился тому, что мальчишка сумел вернуть свою потерянную было решимость - он был слишком тверд и непокорен, чтобы позволить Палпатину так легко одержать победу, даже под действием наркотиков. Взгляд его стал мрачнее и жестче, а голос находился близко к угрожающей грани. - Хорошенько подумай, прежде чем бросить мне вызов. Я остановлю тебя - у тебя нет сил для борьбы со мной.

Какой-то момент Люк колебался, но его врожденное упрямство лягнуло его снова, давая силу для увеличения концентрации, и он вытолкнул из своей головы шипящее и злорадное присутствие Палпатина, успев на мгновение удивиться, как легко это получилось...

Молния невероятной сверкающей энергии ударила ему в грудь, откидывая назад и ударяя о стену головой. Раскаляясь добела, тело и мозг пронзала непрерывная разрывающая боль.

Когда это, наконец, закончилось, так же внезапно, как и началось, он упал вниз, задыхаясь и не издавая больше ни звука, лежа лицом на уже затертом кровью полу и испытывая благодарность за ледяной холод твердой поверхности.
Смутно он вновь ощутил в разуме проникновение Палпатина. И слабо сплотил мысли обратно под щит.

Тут же его отшвырнуло в стену позади, лишая тем самым практически всего воздуха. На легкие давила безумная тяжесть, не давая ему возможности сделать вдох. Сознание начало меркнуть. Грудь буквально разрывалась в отчаянной борьбе с невидимым весом. Реальность все больше превращалась в размытый туман.

Что-то шептало ему потянуть к себе Силу, повернуть ее внутрь…

Сконцентрировавшись на мгновение, он сумел это сделать, и давление, удерживаемое Ситхом, исчезло. Подавшись немного вперед, Люк втянул воздух в горящие легкие, не в силах сделать ничего большего, кроме дыхания.

- Я сомневаюсь, что ты рассчитываешь выиграть в данных обстоятельствах.

Небрежно сидя на расстоянии десяти футов и явно развлекаясь, Палпатин изучал его:

- Ты полагаешь, что действительно можешь удержать меня от своих мыслей? Ты не можешь. И никогда не сможешь. Возможно, ты думаешь, я буду уважать твое бунтарское упрямство? Мне ничего не нужно кроме повиновения от тебя. Или, возможно, ты надеешься, что я сжалюсь над тобой и остановлюсь? Но, разумеется, к этому времени ты должен знать, что я не испытываю никакого сострадания. Так скажи мне, Джедай, зачем ты борешься, когда знаешь, что можешь только проиграть?

Палпатин улыбнулся, забавляясь дуальности вопроса.

Насколько слабым могло быть это могущественное существо, скованное навязанными ему ограничениями и правилами. Он покажет ему силу и вырвет на свободу из всего, что связывает его. Учителя мальчишки боялись, что он повторит своего отца, и попытались держать его на слишком коротком поводке правил и запретов, которым он не мог сопротивляться. И с помощью которых они стремились управлять им. И именно эти ограничения, являющиеся настоящими слабостями, использует теперь Палпатин, чтобы вырвать мальчишку из параноидального захвата джедаев.
Как поэтично. Когда Палпатину, уже владевшему телом и разумом мальчика, будет принадлежать его поразительная и несгибаемая воля, его новый Ситх оценит эту иронию.

Дыши. Просто дыши.

Видя перед глазами алые пятна, Люк с колоссальным усилием вынудил себя на секунду удержать вдох, чтобы при выдохе, мускулы его груди, наконец, скоординировались и начали вбирать в легкие воздух, направляя по изжаждавшемуся телу кислород и заставляя Люка содрогаться от кашля и боли.

Палпатин наблюдал за всем бесстрастными глазами, самоуверенно и равнодушно, со слабой снисходительной улыбкой на бескровных губах.
В итоге он встал и медленно подошел к своему Джедаю, намереваясь понукать им дальше, чтобы спровоцировать ответ, позволивший бы ему вновь принять меры и восстановить свое господство над этим потенциально опасным существом.

- Ну?

- Идите к черту.

Палпатин открыто засмеялся:
- Это лучшее, что ты можешь сделать? Все, как ты можешь бороться?

Он присел перед затаившим дыхание, избитым мальчишкой, говоря с презрением и провокацией:
- Бедный маленький Джедай. Слова не защитят от меня. Ты еще понимаешь это? Ты понимаешь, что нет никакой защиты против этой мощи, и что спастись можно только взяв и использовав ее самому? Чтобы победить меня, чтобы даже просто попытаться остановить меня - тебе нужно стать мною, потому что только Тьмой можно бороться против Тьмы, только огнем можно противостать огню. Либо ты возьмешь эту Тьму и овладеешь ею, либо она раздавит и разрушит тебя, а затем изменит и восстановит так, как я считаю нужным.

- Нет, - это было все, что Люк смог выдавить из себя, цедя сквозь зубы и судорожно дыша.

Иссохшей рукой Палпатин схватил его за горло и с неожиданной силой поднял вверх, вжимая спиной в стену и заставляя опереться на единственную непокалеченную ногу. Изнемогая от слабости и удушья, Люк ничего не мог сделать, чтобы вырваться от склонившегося к нему на расстояние в несколько дюймов Палпатина.

- Тогда сделай, что ты можешь, Джедай. Останови меня.

Люк замер, и мысленно, и физически, напрягшись в нерешительности. От понукающих слов Палпатина внутри вспыхнул яростный гнев. Гнев, который обещал достаточно мощи, чтобы разрушить зло перед ним - легкодоступной мощи, нуждающейся только в том, чтобы он призвал ее к себе и использовал, не взирая на совесть и принципы и не думая о последствиях; никак не ограничивая ее.

Но он не станет использовать Тьму для борьбы с Тьмой. Не из-за Бена или Йоды, а потому что он знал… знал в своем сердце, что это будет неправильно.
Палпатин смог забрать у него все - веру, надежду, друзей - и единственное, что у него осталось, это он сам. И он все еще знал, что было правильно, а что нет.

- Ну? - дыхание Ситха касалось кожи Люка, глаза горели в злом ликовании.

Он не будет использовать Тьму для борьбы с Тьмой. Он скорее умрет.
Тогда умри. Просто закончи все. Зачем позволять этому продолжаться?
Сколько еще ты жаждешь просыпаться в этой комнате? Чего ты ждешь? Никто не придет за тобой, никому больше нет дела до тебя.

Насколько легко будет спровоцировать этого извращенного и жестокого Мастера Ситхов действовать вне рассудка? Легче, чем жить дальше, легче, чем бороться с Тьмой, вползающей без приглашения в каждую его опрометчивую мысль, зажигая ее своей захватывающей мощью.

Победа по умолчанию.

От его короткого смеха на бледную кожу Палпатина брызнули темные капли крови, настолько близко было его лицо. Люк встретился с ним взглядом с как никогда твердым и живым выражением, внезапно очень уверенный в том, что он делает.

Закрыв глаза, он ударил своей головой, попадая костью в кость.

Палпатин отшатнулся назад, и в этот момент Люк ощутил волну восторга, что смог ранить того, кто так сильно и долго издевался над ним, пустил кровь тому, кто обескровил его, отняв все, что у него было. И он знал, чего это будет стоить.

Блин на самом интересном месте!!!
Жду продолжения!

Присоединяюсь!

Я тогда 17-ую главу не сразу, а по частям выложу. Она большая довольно.

17(1)
Лея ступила на бурлящую деятельностью летную палубу, ища глазами привычную, синюю среди оранжевой, летную форму Хана, пытаясь различить его каштановую шевелюру. Он стоял, опираясь на свой А-Винг, и явно очень горячо спорил о чем-то с механиком. В руке у него на ремнях болтался шлем, пугая Лею тем, что Хан в любой момент размахнется и ударит им механика по голове.
Обойдя механика со спины, она вошла в обзор Хана. Тот взглянул на нее и опять уставился на механика:
- А я говорю, что его дергает, в тяге - дефект.

Хан неофициально летал на A-Винге уже несколько недель, он без проблем обосновался в команде и успокаивающе быстро знакомился заново с особенностями истребителей. Чуи прикрепили к той же летной группе в качестве техника – и они были, как всегда, неразделимы.
Лея не была до конца уверена, почему Хан делал это, из-за беспокойства о безопасности Альянса, когда теперь у него не было Сокола, чтобы бежать на нем, или же он просто не мог жить, не летая хоть на чем-нибудь. В любом случае было приятно видеть его таким заинтересованным и вовлеченным. Приятно видеть его золотое сердце. Моментально на память пришла мысль о том, что у Люка всегда была вера в Хана, в добро в нем. И так же моментально, она отодвинула ее.

- Я проверял тягу, когда мы получили его, - механик стоял на своем. Нрав летного экипажа всегда отличался особой горячностью. – Нет никаких неисправностей.

- Ну тогда это полная неразбериха. Что-то заставляет его дергаться. Я два часа держал рычаг только для того, чтобы заставить его лететь по прямой линии.

- Хорошо, - раздраженно сказал механик. - Я проверю сборку. Хочешь взять другой корабль?

- Нет, я справлюсь с этим. Только проверь его. - И в приступе вины он добавил: - Позови, если нужно, я помогу, хорошо? - Успокаиваясь, механик кивнул, и Хан похлопав его по руке, быстро направился к Лее. - Привет, красавица, - подмигнул он. - Пришла, поцеловать меня на прощание? Я могу привыкнуть к этому.

- У ботанов есть кое-что, - беспокойно сказала Лея, как и всегда, когда дело касалось Люка.

Они довольно крепко уяснили, что единственный способ справиться с их разногласиями заключался в том, чтобы как можно меньше упоминать о произошедшем, что с каждым днем становилось все легче по мере того, как реакция на случившееся стала ослабевать.

Для всех, кроме Хана. И кроме Чуи, как подозревала Лея, хотя тот и сохранял спокойствие.

Стиснув челюсти, Хан взглянул на переданный ему датапад. Информация исходила от шпионской сети ботанов, поддерживающих близкие рабочие отношения с Альянсом. В ней сообщалось, что их личные шпионы в Императорском Дворце видели фрагмент документа, удостоверяющий факт, что агент по имени Волк был отозван с военной службы с одновременным запросом на удаление всех документов, содержащих его имя. Не было указано никакой причины для этого - только приказ о его возвращении.

Хан прочитал все молча и вернул Лее датапад.
- Отлично. Мне нужно идти.

- Хан, - она схватила его за рукав. - Скажи мне, что ты не собираешься идти за ним.

Хан нахмурился, чуть обернувшись:
- Что?

Лея склонила на бок голову:
- Что ты не собираешься спасать его. Я знаю, что ты планируешь что-то.
Хан сжал губы, но ничего не ответил. Лея вздохнула.
- Хотя бы подожди - подожди еще несколько недель. Посмотрим, смогут ли ботаны подобрать ключ к ДНК Вейдера?

- Я не могу больше ждать, Лея, - я просто не могу. Я ждал до этого, потому что ты просила меня, ты сказала, что они найдут доказательство. Но его не нашли.

- Что может еще больше док…

- Это не доказательства, Лея. Что, если все это просто игра Палпатина, а? Что, если ты ошибаешься?

В его голосе не было никакого вызова - только подлинное, искреннее волнение.

- И зачем ему это делать, Хан? - спросила она, и он отвел глаза, не зная ответа. Лея вздохнула. - А что, если мы правы? Что, если мы правы, а ты вернешься и окажешься перед ним?

- Что ж, по крайней мере, я буду знать наверняка. И тогда я поверю в это.

- Не думаю, что это будет большим утешением, когда ты окажешься в имперской тюрьме. И для тебя, и для меня.

Он поднял на нее глаза, и она почувствовала, как к ее щекам прилила кровь - от того, что произнесла это вслух - но она продолжала стоять на своем, ради него. Лея знала, как сильно он хотел пойти за Люком – и знала, что она была единственной причиной, продолжающей удерживать его; и абсолютно верила, что была права в этом.

- Подожди еще немного. Пожалуйста?

Соло отвернул голову в сторону, и она знала, что он подождет - на этот раз.

- Мне надо идти, - сказал Хан, ступая на подъемник и взбираясь в тесную кабину – не смотря ей в глаза.

Она отошла назад, двигатели истребителя вспыхнули, и корабль покинул ангар.

И не первый раз Лея задавалась вопросом... вдруг он попросту не вернется?
.
.
.
Мара вошла в темную холодную камеру, где лежал истерзанный и избитый Скайуокер. Точно там же, где она оставила его накануне. От его рваного дыхания в морозном воздухе повисали маленькие облачка пара. Ощутив очередной приступ переплетенных и незнакомых ей эмоций, Мара поставила на пол медицинский бокс и дала знак тюремному охраннику принести воду и губку. Войдя, тот в замешательстве осмотрел пустую комнату и вопросительно взглянул на Мару.

- Поставь сюда, - кивнула она на место перед Скайуокером.

Держась на порядочно-осторожном расстоянии от бессознательного человека, охранник, как можно тише поставил чашу с водой на пол, рукой чуть подтолкнул ее поближе к пленнику и затем быстро вышел из комнаты.

Мара хмуро наблюдала за этим, пока подготавливала ампулу нейтрализатора наркотика.
Он действительно боялся Скайуокера? Если кого и нужно было бояться - так это Императора. Люк не стал бы... Она резко оборвала свою мысль, будто та ударила ее.
Почему она защищала его?
Почему это затрагивало ее так сильно, несмотря на всю ее защиту?

Она много раз без всяких эмоций наблюдала, как ее Мастер вымещал свой гнев на других. Много раз. Мара охотно выслеживала и приносила ему его врагов, зная, что их ждет ужасная смерть - Император не был известен своим милосердием.
Так что теперь было не так? Почему этот человек пробрался сквозь все ее защитные барьеры?
Была ли причина в том, что он Джедай - в том, что он стал первым человеком рядом с Императором, кого она могла ощущать в Силе? Или причина была в том, что Джейд всегда чувствовала на себе взгляд его выразительных голубых глаз, всегда вопрошающих, но никогда не осуждающих ее.
Возможно, она испытывала сочувствие к нему, потому что он был так одинок.
Потому что Мара знала, что если она окажется в его положении, лишенная свободы и надежды, то никто также не придет ей на помощь.

Потому что, оставляя богатую гостиную в его апартаментах несколькими неделями ранее, она слышала, что Император сказал Скайуокеру о Маре – будто она не чувствует никакого сострадания. И то, что раньше показалось бы ей самой лучшей похвалой от Мастера, являясь принципом жизни, тогда обожгло и оскорбило ее.
И если она не чувствовала сострадания, тогда что сейчас она ощущала?

Только чуть более недели назад от Скайуокера убрали медицинское оборудование и, не приводя его в сознание, вернули на холодный пол камеры по приказу ее Мастера.
Он находился под наблюдением восемь дней - начиная с того дня, когда ее Мастер, доведенный до крайности поступком Джедая, набросился на него со всей своей мстительной яростью.
С того дня, как Палпатин вызвал ее в камеру, открывающую шокирующую сцену.
Увидев тогда Мастера, стоящего в спокойном размышлении, ее глаза невольно расширились. Увидев его окровавленное лицо. Испачканное его кровью. Никто и никогда не ранил ее Мастера прежде. Никто и никогда даже не надеялся угрожать ему. Никто. Понимание последствий скрутило узлом ее живот, когда она осматривала комнату в поисках тела Скайуокера, уверенная, что тот мертв. И в дальнем углу, в тени, она разглядела его истерзанную фигуру, неловко искривленную и полностью неподвижную.
Мара ясно помнила, как перехватило тогда ее дыхание.
Потерянный в своих мыслях Император молчал, пока она, замерев на месте, не знала к кому первому подойти. И только после долгих секунд оцепенелой, парализующей нерешительности она направилась к Мастеру, который, вырвавшись из задумчивости, указал ей на Джедая. Ее сердце буквально подскочило в груди, когда присев рядом с Люком, она поняла, что он все еще дышал и, выпуская вздох облегчения, она поняла, что сама практически сдерживала свое дыхание до этого момента.

Он был жив, но мучительно и сильно ранен. Дыхание было неглубоким и отрывистым, из носа и рта на холодный белый пол капала кровь, сливаясь с темным вязким пятном рядом. Была это кровь от внутренних повреждений или от бесчисленных ужасных ран, обильно покрывающих его тело, кровоточа и устрашая своей жестокостью – было трудно сказать.
Мара не могла представить, о чем думал Скайуокер, нападая на Императора, когда он знал, что получит в ответ лишь неудержимую беспощадную жестокость.
Ему повезло, что он остался жив.

И тут же понимание поразило ее – он и не ждал, что выживет, он сделал это преднамеренно.
Он хотел все закончить – и сделал все, чтобы так и было, ожидая завершающей реакции Ситха.
Поднимая свой капюшон, чтобы скрыть лицо, Император молча прошел к двери. Там он остановился и, не поворачиваясь, проскрипел абсолютно безжалостным и спокойным голосом:
- Распорядись, чтобы врачи осмотрели его. Не Халлин. - И затем многозначительно добавил: - Только то, что опасно для жизни, Мара. Ничего большего.

Мара безмолвно кивнула спине ее Мастера. Странный холодный озноб прошел по сердцу, переворачивая все внутри. Впервые затрагивая сомнениями ее моральные устои, пока она пыталась отвернуться от избитого и искалеченного человека.

Восемь дней для лечения опасных для жизни ран. Четыре дня в бакте и еще три под максимальным контролем и полной зависимостью от оборудования. Только для того, чтобы в последний день отключить его от машин и вернуть в камеру, бросив на пол, как будто ничего не было. За все восемь дней он ни разу не проснулся, так и не узнав, что оставлял камеру. И доставившие его обратно медики прекрасно знали, что он еще не готов к этому и, что в течение недели, так или иначе, его придется забрать снова. Присев тогда рядом с ним, чтобы вколоть инъекцию, которая разбудит его и заставит вновь очутиться перед своим мучителем, она чувствовала... что-то. Чувствовала, как что-то рушится внутри нее, некая часть ее самой. От ее участия в этом.
От его знания этого.
От факта, что она снова должна оказаться перед ним. И снова, и снова...
Если Мара не чувствовала сострадания, то что это было?

.

Она затихла перед неподвижной фигурой Скайуокера, дожидаясь, когда дверь будет заперта, прежде чем присесть рядом с ним, пытаясь не смотреть на его кровь и ушибы.

После своего взрывного возмездия Скайуокеру ее Мастер какое-то время был "нездоров", впервые за пятнадцать недель не посещая своего пленника.
То ли из-за того, что еще был слишком сердит, чтобы вернуться к нему, то ли просто давал тому время для восстановления, Мара точно не знала.
Возможно, он обдумывал свою непредвиденную потерю контроля - он должен был понять, что его чрезмерная интенсивность нападения была намеренно спровоцирована Джедаем. А любое явление, способное разрушить тщательно выстроенные планы ее Мастера, должно было серьезно того взволновать - того, кто полностью управлял и манипулировал миром.
И после этого все изменилось. Обострилось. Весь предыдущий уклад был нарушен. Когда он, наконец, вернулся, частота его посещений была увеличена до нескольких раз в день. Находясь на наркотиках между этими визитами, не получая практически пищи или воды, Скайуокер не имел никакого реального понятия о времени, проведенном им здесь. Никакого знания, день сейчас или ночь, или того, на какой промежуток его оставляли в покое... между возвращениями его тюремщика. Если он бодрствовал, то оказывался перед Палпатином... или гвардейцами. На каждую встречу ее Мастер теперь приводил своих личных гвардейцев, каждый из которых был вооружен силовой пикой или чем-то подобным. Одеты они были чаще во френч, а не в их обычную церемониальную одежду. Стоя за дверями камеры и наблюдая с каменными лицами за регулярной охраной, они ждали, когда Император поговорит со своим заключенным и позовет их внутрь. Он делал это в конце почти каждой беседы, иногда до того, как уходил, иногда - после. В любом случае Джедай уже лежал на полу, жестоко избитый.

Ей не нужно было следить за ними, чтобы знать их цель.

И каждый раз, как Император и его гвардейцы уходили, ей приказывали немедленно ввести средство, оживляющее действие наркотика в его организме.
Она ненавидела обязанность ждать в коридоре, пока ее Мастер вел свои "переговоры" с Джедаем. Их голоса всегда были тихи, часто едва слышимы - в течение часа или больше, пока Скайуокер, наконец, не начинал упираться и делать что-то, что вызывало гнев Императора.

Тогда они все слышали это, и она, и неотлучные охранники. Слышали его крики, слышали, как Император бросает в него Силу; звуки вызывали отвращение, никогда не оставляя сомнений в их источнике пронизывающими пол потрескивающими вспышками.
И когда крики затихали, алых гвардейцев призывали в камеру.

В течение первых нескольких дней это не беспокоило дюжину или около того гвардейцев, размещающихся вдоль коридора у камеры. Они все ждали, что Джедай будет убит довольно скоро, что Император устанет пытать его. Но это не надоедало ему - казалось, с каждым днем он получает все больше удовольствия.
И сейчас, когда прибывал Император, все тревожно замирали, боясь смотреть даже друг на друга, слушая холодную тишину длинного невыразительного коридора, зная, что последует… ожидая этого.

,

Осторожно взяв и выпрямив его руку, стараясь не повредить давно сломанное запястье, она заколебалась, глядя на многочисленные следы от игл в поиске еще нетронутой на венах кожи. Сердце разрывали противоречивые эмоции.
Где-то в глубине, в подавленном и скрытом углу ее души, который она считала мертвым, Мара ощущала неправильность происходящего. Или это было более личным? И именно это пугало ее? С каждым днем тот далекий внутренний голос становился все яснее и ощутимее.

У нее действительно никогда не было совести, ряд правил - да, но ничего большего; совесть никогда не была значима для ее Мастера. И поэтому, возможно, этот голос вообще не имел к ней никакого отношения, но, тем не менее, она слышала его. Шепот на краях сознания, приходящий в ее сны по ночам.
Не фактический голос. Не слова - не то, как Палпатин говорил с нею в Силе, но все же. Более простой, менее настойчивый и… сочувствующий.
Она должна уйти - все становилось слишком запутывающим и слишком тяжелым, выходя из под контроля. Ей нужно попросить у Палпатина другое назначение.

Но в тот же момент, как она подумала об этом, Мара поняла, что он не согласится на это. Если у нее были эти мысли, тогда ее Мастер, конечно же, знал о них - он всегда знал.
Разве он не спрашивал ее раньше, слышала ли она Люка, ощущала ли его в своем ограниченном восприятии Силы? Разве ее ответ не был полуправдой? Она не слышала его в тот раз, когда Мастер задавал ей вопрос, поэтому ее ответ был правдой - на тот момент. Но она слышала его до того, и много раз после. Ощущала его на краях своего восприятия, как движущуюся теплоту солнечного света - трепещущую близость, как умственную, так и физическую. И это привлекало ее, как сильно она не пыталась сопротивляться.

Было ли ее назначение проверкой для нее? Проверкой ее лояльности, ее преданности. Ее Мастер любил проверять тех, кто находится рядом с ним. Но у него не было никакой причины сомневаться в ней - ее верность была абсолютной, в любом случае. Сколько она себя помнила, она служила ему.
Решительно, она перевернула руку Скайуокера, вводя инъектор в вену на тыльной части его руки, жестко отвергая побуждение держать его за руку, когда он проснется, чтобы дать хотя бы небольшой комфорт.
Но было неправильно давать ему ложную надежду. Для него было лучше, как можно быстрее сдаться и подчиниться воле Палпатина. В любом случае, он уже был близок к этому. Человек, которого она знала... которому, возможно, она сопереживала, признавая в некотором роде в нем равного себе и уважая его, независимо от того, кому он служил…. возможно, ощущая даже нечто большее… хотя, какое это имело значение… этот человек теперь исчезал, разрушаясь и изменяясь день за днем, превращаясь в то, что желал видеть ее Мастер.

И вся эта ломка была настолько необязательной. Мара могла доставить его в императорский "Поведенческий модификационный центр", существование которого долгое время отрицалось. В его стенах Палпатину предоставили бы его полностью порабощенного Джедая. С вытертым и чистым, как сланец, разумом. Стерильно и надежно.
Но не этого хотел ее Мастер.

Он хотел именно сломать Джедая, умственно и физически. Хотел сделать все сам, достигнув абсолютного контроля - не меньше. Это была навязчивая идея. Она никогда не видела его таким раньше - столь мстительным, столь одержимым, столь направленным, столь...

Испуганным.

Глаза Мары расширились от понимания - он боялся. Ее Мастер был напуган этим Джедаем.

Действительно ли Вейдер был прав? Скайуокер являлся реальной угрозой для Императора? Действительно ли его возможности были равны возможностям ее Мастера - и именно поэтому он не мог управлять Джедаем, не мог предсказывать его действия?
И именно это пугало и очаровывало ее Мастера? Это так было похоже на него - быть неспособным сопротивляться притяжению большой мощи, не в силах заставить себя разрушить ее источник, даже зная, что тот может уничтожить его.
Вот, что было причиной необходимости иметь контроль над Скайуокером. Даже больше. Угроза, которая так долго висела над головой Императора, была предсказана. Она была всем, чего он боялся. И находилась теперь в его власти. И Палпатину было недостаточно управлять ею - ему нужно было растереть ее ногами и разорвать на части, получив полное господство над ней.

Скайуокер издал слабый звук, приходя в себя, не двигаясь и не открывая глаз.

Увидев все в новом свете, Мара внезапно ощутила такую сильную жалость к нему, что ее всю скрутило внутри - Палпатин не остановится ни перед чем, чтобы превозмочь свой страх. Он сломает его, а если нет, то разорвет на части в попытке. Скайуокер понимал это? А Вейдер?
Второй раз он был оставлен своим отцом?

.

Люк лежал все там же, на спине, делая усилие, чтобы прийти в сознание. Согнув ноги в коленях, он резко замер... и медленно опустил ногу со сломанной лодыжкой, боль в которой, горя и пульсируя, никогда теперь не оставляла его. Смотря прямо перед собой, он дождался, когда комната прекратит лениво вращаться - с каждым разом это становилось чуть труднее, по мере того, как истощались его резервы.
Еще долго оставаясь лежать на твердом полу, крайне измученный жаждой, он наблюдал туман от своего дыхания - здесь всегда было так холодно. Это тоже истощало его силы, делало медленным и тяжелым.
Снова он услышал хрип из собственного горла и тихо закрыл глаза, пытаясь отсрочить пытку действительностью на несколько моментов дольше.

Мара мягко подтолкнула его, зная, что ее Мастер должен уже быть на пути сюда.
- Сядь. Это поможет очистить голову.

Он медленно распрямился, холодный пол и раны делали его движения жесткими и неуклюжими, израненные руки обернулись вокруг сломанных ребер. Мара помогла ему подняться, поддерживая за спину, и, избегая его глаз - чувствуя вновь тот странный резонанс с ним и впервые не отклоняя его.

- Здесь есть вода. Можешь вымыть лицо.

Кровь от их последнего столкновения с Палпатином высохла вокруг его ран. И Мара предположила, что ее Мастеру захочется видеть его умытым - или, может, она сделала это из-за своего собственного беспокойства – больше она ни в чем не была уверена.

Мара наблюдала, как Скайуокер натянуто повернулся к яркой изящной чаше из драгоценного камня - настоящему произведению искусства, как и все в Императорском Дворце - такой неестественной здесь, в этой холодной, пустой и суровой камере; красочный мазок посреди белой безликости. Она смотрела, как он провел сломанными зашибленными пальцами по золоченому краю, и знала, что он думал то же самое. Небольшая улыбка на мгновение затронула его черты. Затем он протянул руку в воду, придав ладони чашеобразную форму.

Мара внезапно поняла, что, мучаясь от жажды много дней, он хотел воспользоваться данной возможностью.
- Не пей ее! - предупредила она.

Люк на мгновение замер и затем вновь потянул руку.

- Не пей - в этой воде антисептик.

Он снова остановился, обдумывая это, а затем явно решил, что ему все равно. Как она поняла это? Неужели теперь, когда она, наконец, позволила контакт с ним в Силе, она могла легко прочитать его? Слышать так же, как это было с Императором?

- Я прикажу принести немного воды для питья. Просто вымой...

Люк слегка повернулся.

Когда?

Он сказал это, или только подумал? Его голова свешивалась вниз, и она не могла видеть губы.

Мара сняла комм с ремня:
- Принесите немного воды для него, - и чуть замешкавшись, добавила, - я возьму ответственность на себя.

Затем, присев перед ним, она вручила ему белоснежную мягкую губку - и очутившись в наибольшей близости к нему за все то время, что он был здесь, в близости, которой она всегда избегала, сейчас, лицом к лицу с ним, она не могла понять, почему так боялась этого.
Его выражение было таким же открытым и нисколько неосуждающим, как и всегда - он знал, что в происходящем не было ее воли. Тем не менее, она отвела взгляд от этих внимательных голубых глаз, обрамленных темными кровоподтеками, вкладывая ему в ладонь губку, которая выглядела невозможно чистой в его израненной, окровавленной руке.

Он смотрел на Мару еще несколько секунд, затем перехватил губку протезной рукой и опустил в воду. Поднял к лицу. Коснулся открытой, воспаленной раны ниже глаза и, вздрагивая, отнял руку. Взглянув на грязь и кровь на губке, не поднимая глаз, он произнес:
- Я могу попросить зеркало?

Так близко к нему, Мара так ощущала его…
Она посмотрела в сторону, пытаясь сломать контакт.

Он был странно, болезненно любопытен, поняла Джейд - не насчет своих ран - насчет себя. Его сознательно лишали зеркала еще, когда он жил в апартаментах, и он не видел свое отраженье так долго, что почти забыл, как выглядит Люк Скайуокер. И у него было угнетающее чувство, что если он посмотрит в зеркало, то увидит незнакомца.
Ее сердце вновь дрогнуло и открылось навстречу к нему, настолько полностью одинокому здесь, знающему, что происходящему не было никакого конца…

- Нет, - быстро сказала она, чувствуя вину за это, но зная, что ее Мастер никогда не позволит ничего гуманного, когда он приложил столько труда в работе над разумом Джедая.

Наклонившись ближе, она взяла из его руки губку и, ополоснув, начала вытирать ему лицо. Так мягко, как только могла. Он вздрагивал, но не пытался уклониться.
Чувствовать, как другой человек заботится о нем, касаясь его лица без всяких угроз и злых намерений, было чудесно для него. Она знала это абсолютно.

- Что я могу сделать? - спросил он тихо, закрыв глаза.

Мара замерла.
- Что?

- С зеркалом. Что я могу сделать с ним?

Она немного расслабилась, чувствуя облегчение, что в этом вопросе не было большего смысла.

Его лицо не изменилось, но на мгновение она услышала ноту веселья в его голосе:
- Как именно я могу спастись с помощью зеркала, если оно только не припаяно к лайтсейберу?

Мара улыбнулась.
- Ну, так получилось, что единственное зеркало, которое есть у меня, похоже, именно такое.

Люк чуть улыбнулся в ответ, хотя улыбка не достигала глаз.

- Спасибо.

- За что?

Он не ответил. Ему не нужно было делать это - они оба точно знали, за что он благодарил ее.

Мара отвернулась - в еще большем замешательстве, чем когда-либо. Она не должна делать этого - не должна давать ему ложной надежды.

- Это не имеет никакого значения. Он все равно сломает тебя.

- Я знаю, - в сказанных так спокойно словах было крайнее опустошение.

И услышав это, Мара почти сказала ему, что Палпатин сам напуган им, но остановила себя: никакой ложной надежды.

- Тогда дай ему, что он хочет. Просто сделай то, что он просит.

Он помотал головой:
- Этого недостаточно.

И она знала, что это правда. Палпатин должен был разрушить его полностью, разломав на части и восстановив, как он считал целесообразным. Ничто меньшее было недостаточно.

Они погрузились во всеохватывающую тишину холодной камеры, наблюдая, как смешивается пар от их дыхания. Мара понятия не имела, что сказать, да и зачем? Зачем ему ее слова? Они оба знали, что любое предложенное утешение, так или иначе, будет ложью. Маре просто нужно было быть здесь – ее присутствие давало ему достаточный комфорт, пусть и на мгновение.
Она взглянула на него.
Сгорбившись вперед, чтобы ослабить боль в ребрах, заплывшими от синяков глазами он уставился в пол; кровь покрывала его одежду, кожу, волосы - казалось, он уже был сломлен. Возможно, так оно и было.

Обжигающая грудь боль пронзила сердце. Она больше не могла справляться с этим. Слишком тяжело. Ей хотелось развернуться и бежать из этой камеры. И никогда больше не возвращаться. Никогда больше не сталкиваться с этой запутанной массой эмоций.
Но она не могла двинуться. Каким-то образом Мара была связана с ним, слыша его боль и отчаяние так ясно, как слышала уверенное превосходство Императора.
Но если та связь была всегда резкой и агрессивной, похожей на забивание гвоздей, то эта связь ощущалась очень комфортной, естественной и искренней.
И вскоре этого не станет - будет отнято у нее, вырвано прочь.

Слишком жестоко. Палпатин насладится своей иронией.

Почувствует ли она тот момент? Сможет ли ощутить, когда его душа разрушится?

Она больше не могла участвовать в этом. Не могла оставаться и наблюдать его разрушение и падение во Тьму. Но она и не могла помочь ему. Не могла помочь ему. Не могла пойти против своего Мастера.
Этот бушующий внутри конфликт заставил ее глаза наполниться слезами, и она часто заморгала, пытаясь избавиться от них, сердясь на себя за то, что позволила своим чувствам так действовать на нее.
- Я не могу, - еле прошептала она, быстро поднимаясь, чтобы уйти.

Подав сигнал по связи, Мара торопливо прошла к двери, ни разу не оглянувшись и желая, чтобы охранники, как можно быстрее, открыли ей дверь - ощущая его покорное, тихое принятие.
Даже сейчас он не судил ее.

.

Люк не смотрел на нее. Не мог заставить себя наблюдать, как сбегал последний якорь человечности в его жизни, разрываемый противоречивыми эмоциями и привязанностями.

И движимый состраданием, он не посмел останавливать ее.

.

.

Мара быстро шла вдоль коридора, смотря вперед мутными от непролитых слез глазами; ощущая замешательство, страх, волнение... связь... C удивлением она увидела стоящего в дальнем конце Палпатина, в окружении ожидающих его распоряжений двенадцати гвардейцев. Тяжелые черные одежды ярко контрастировали с невыразительными белыми стенами.
Абсолютно тихий, в почти медитативном состоянии, он источал мощь, темную и властную.

Он знал? Знал, что только что произошло? Ждал здесь, используя Силу, чтобы подслушать и убедиться, что Мара не подведет его?
Это было жестоким тестом. Она шагала к нему, ощущая волну смелости от наполнившего ее негодования. Набрав в легкие воздух, она приготовилась говорить...

Он слабо двинул рукой в странно недовольном жесте, сломавшем ход ее мыслей и позволившим ему говорить первым:
- У меня есть задача для твоих особенных талантов, Мара. Сегодня ты должна будешь улететь. Пойди, приготовься, я поговорю с тобой позже.

С этими словами он прошел мимо нее, не оглядываясь, явно сосредоточившись мыслями на Скайуокере.

Мара была оставлена одна в пустом коридоре, чтобы задаться вопросом, был ли этот тест действительно для нее, либо же она была пешкой в большей игре - заключительным поворотом ножа в его пленном Джедае - еще одна возможность показать ему, насколько совершенно одиноким он здесь был.
Холодная дрожь прошибла позвоночник - она списала ее на морозный воздух нижних подземных уровней. На мгновение в голову пришла мысль - если бы это был не Императорский Дворец, а какое-нибудь другое место, могла бы она позволить себе вернуться к Скайуокеру, могла бы она просто закрыть глаза, отвернуться и прошептать ему: "Беги!"

Она быстро пошла вперед, спеша уйти. Не имело никакого смысла оставаться здесь больше; скоро - возможно сегодня - Джедай также уйдет, если не телом, то душой и сердцем точно.
Она должна позволить ему сделать это. Если смотреть правде в глаза, он уже был потерян. Только не признавал этого. Но ее Мастер изменит его отношение, как изменил все остальное, чтобы удовлетворить свои желания и страсти. Да как Мара смела предположить, что могло выйти хоть что-то из того, о чем она подумала? Неужели она хоть на миг допускала подобное?

Мастер был прав - сострадание было страшной деформирующей слабостью.

Сообщение отредактировал Алита Омбра - 23.1.2011, 12:28

17(2)

Люк спокойно сидел на полу мрачной камеры, когда туда вошел Император. Его сильное присутствие в Силе ярко контрастировало с высохшей фигурой. Проходя мимо Люка, он задел тяжелым плащом его лицо, окутывая своей удушающей чернотой, словно погружая глубоко под воду. Но Люк не отреагировал, он потерял во тьме все, что у него было; возможно, ему уже было все равно.

Все его тело болело так, что стало невозможно выделять отдельные раны - все сливалось в одну сплошную боль, настолько интенсивную, что даже простое движение вызывало жесточайшую и пронзающую насквозь судорогу, с которой он ничего не мог сделать, кроме как просто застыть и переждать.
Странно, но избиения больше не приносили боли. Точнее, боль была адской, но не сильнее пика того момента, когда ее причиняли. И он учился. Учился тому, что с болью можно справляться, не игнорировать ее, а в какой-то мере допускать, терпеть. Существовать. На память пришли далекие слова его отца, что иногда это было самой большой победой - просто существовать. Тогда он отклонил их - теперь… он понял. Понял, что триумфом могла быть просто способность остаться в своем уме еще один день.

От попытки сконцентрироваться болела голова – просто от попытки следить за проходящими часами, чтобы как-то отметить время.

Или это было из-за наркотиков, которые подавляли его, но не давали отдыха. Люк смутно помнил свои мысли по этому поводу - помнил, что у Палпатина был наркотик, который самовоспроизводился, несмотря на применение Силы против него. Это было нормально? Ему было все равно. Его больше не волновал этот факт. Не волновало, что думал Палпатин; разве это было важно?

Он посмотрел на старика, на понукающую и удовлетворенную улыбку на тех губах и в злобных желтых глазах, и знал, что Палпатин слушал его мысли. Разве это было важно?
Все это больше не волновало его.

Ему было все равно, что он сидел сгорбленный на полу, оперевшись спиной на стену… как иронично…
Люк помнил, что это было важно для него когда-то. Это казалось настолько важным, что он выпрямлялся. Теперь он не мог вспомнить, почему.
Теперь он просто неуклюже сидел на полу, потому что это было не важно.

Значит поднимись. Встань. Борись.

На какой-то момент он прекратил думать, пытаясь сплотить себя, чтобы забыть о боли, дрожи, голоде, разбитых мышцах - чтобы встать.
Но он не встал - какой был смысл? Его только вновь собьют с ног.
Вечность в этой камере, с постоянно понукающим и манипулирующим Палпатином, толкающим его к пропасти, растирая в пыль его пошатнувшуюся решимость…
Он ожидал быстрого конца - сказать "нет" и быть убитым. Не того, что он будет изолирован и обезврежен, находясь с язвительным и озлобленным, беспощадным и неустанным Палпатином. Режущим его по частям. День за днем, день за днем. Смерть от тысячи порезов.

Вялое шипение замков прервало ход его мыслей. В камеру вошел охранник. Удивленный присутствием Императора, человек глубоко поклонился - и Люк увидел то, что было у него руке.
Он тотчас отвел взгляд, уставившись в пол, но было уже поздно - Ситх, несомненно, знал. Он знал обо всем остальном - почему сейчас должно быть по-другому?

Не успел Палпатин спросить, почему он был потревожен, как мгновенная вспышка эмоций Джедая - немедленно погашенных и скрытых - заставила его улыбнуться, тонко и жестоко, видя новую возможность, чтобы проверить насколько больше контроля он мог применить против ослабевающей решимости мальчишки.

- Поставь это здесь, - с легкостью произнес он, наблюдая за своим Джедаем - не в силах сдержать своего удовольствия от предвкушения.
Люк смотрел перед собой, делая сознательное усилие не поднимать взгляд.

Присев, охранник поставил у ног Палпатина стакан и, открыв пробку серебряной фляги, стал переливать в него воду. Кристально чистая мелодия льющейся воды наполнила все вокруг.

Не удержавшись, Люк на мгновение бросил на нее взгляд, Охранник встал, поднял чашу для умывания, и, отвесив еще один поклон, вышел.
Долгое время Палпатин ничего не говорил, наслаждаясь отчаянным желанием, бушующим в мальчишке, на резком контрасте с его спокойной, сдержанной маской.
Палпатин собирался сегодня подчеркнуть бегство Мары, но это было гораздо лучше. Это было удобной возможностью посмотреть не только, сколько сопротивления еще осталось у мальчишки, но и насколько он начинает уступать своему новому Мастеру. На что он безропотно согласится, и за что у него еще хватит духа бороться.
Поэтому он ждал, наблюдал, позволяя висеть тяжелой тишине, чтобы дать его Джедаю время - понять наступающую игру. Когда он был весьма уверен, что тот понял это, он начал:

- Ты хочешь пить, Джедай?

Находясь без сознания, когда не было Палпатина, без еды и воды много дней, Люк знал, что он был на грани. Без еды он мог обойтись, но без воды... Он отчаянно нуждался в воде. И постоянное головокружение и сводимые судорогой мышцы напоминали ему об этом.

Император позволил ему промолчать, наблюдая, как мальчик стиснул челюсти и решительно уставился в пол и, как несколько раз, почти неощутимо, покачнулся вперед и обратно, хорошо зная, что каждой клеткой своего естества тот был сосредоточен на стакане воды.

- Если хочешь пить, возьми воду, - почти мягко предложил Палпатин.

Несмотря на все усилия, Люк не мог остановить свой медленно потянувшийся к воде против его воли взгляд. Не двигаясь, он тихо наблюдал, как собираясь вместе, по запотевшему стеклу сбегают вниз капли, мерцая под резким светом. Он наблюдал крошечные блики в легком колебании воды и медленно увеличивающиеся, преломляющие свет лужицы. Он наблюдал, как отцепившись от поверхности внутри стакана, головокружительно всплывают наверх последние пузырьки воздуха.
Он абсолютно и мучительно знал о своих треснувших губах и пересохшем горле - настолько сильно, что больно было даже говорить. Все его тело жаждало воды в том стакане, вопя об облегчении, находящимся здесь, прямо перед ним.
Какое-то время он не двигался - лишь чуть покачивался от нерешительности.

Он должен пить, должен получить воду. Постоянная пульсирующая боль и дурман в голове, спазмы мышц - все говорило об обезвоживании. Люк знал, что это - жизнь в пустыне научила его.
Он нуждался в воде.

Но он не решался, ожидая услышать, что потребует за нее Император, у которого все имело свою цену, включая эту воду.

Медленно и демонстративно стакан заскользил к нему, дребезжа стеклом по протертому белому полу.

Используя Силу, Палпатин пододвинул его к центральной точке между ними и стал ждать дальше, смакуя происходящую перед ним борьбу.
Три раза пальцы его Джедая дергались, почти протягиваясь к стакану, но останавливались, прежде чем сделать это. Наконец, нерешительно, зная, что им играли, и, зная, что он не мог поступить по-другому, он протянул руку. Палпатин удовлетворенно улыбнулся.

- Но ты понимаешь, что должен заплатить цену.

Мальчишка остановился; утомленный, осторожный. Не поднимая глаз, спросил:
- Какую? - низкий и тихий, хриплый, покорный голос.

Император не ответил, но встал и медленно обошел Скайуокера, безмерно довольный, что тот не возмутился и не разгневался, и даже не удивился, что Палпатин остановил его. Не подвергая сомнению ни факт, что он должен остановиться, ни факт, что у удовлетворения этой естественной элементарной человеческой потребности была цена. Он только хотел знать стоимость.

Палпатин присел позади, положив руки на израненные плечи мальчишки, и был вознагражден, почувствовав его напряженное тело. Склонившись к нему, он прошептал:
- Встань на колени.

В такой близости, в прямом физическом контакте, Палпатин ощутил, как того прошибло возмущенное потрясение пьянящим взрывом гнева и отвращения.

Мальчишка попытался повернуться, но Палпатин обхватил руками его голову и вынудил вернуться к стакану.

- Смотри! Не прекращай смотреть на то, что ты хочешь - на то, в чем нуждаешься, чтобы выжить. То, что ты хочешь – является всем для тебя, как ты этого достигнешь - ничто. Я прошу такой пустяк. Единственное, что останавливает тебя - твои собственные гордость и высокомерие. Которые...

- НЕТ! - Скайуокер вывернулся из его рук, рванувшись вперед. От слабости ему пришлось опереться всем весом на руки, выворачивая сломанное запястье и вопя от боли.

- Да уж, - глумился Палпатин, вставая и отходя от сгорбленного человека. - Это намного достойнее.

Скайуокер продолжил сидеть, сильно согнувшись, с низко повисшей головой, оперевшись одной рукой в пол и прижав другую руку к запыхавшейся груди.
Палпатин снова сел, вокруг волной всколыхнулся черный плащ.

- Посмотри на себя. Ты - не больше, чем пустая раковина. Несколько рваных воспоминаний о человеке, которым ты был. Ты - ничто.

Мальчишка не поднял головы и не отрицал слов, брошенных против него. Палпатин наклонился вперед и, словно откусывая слова, с совершенной обвиняющей злобой, произнес:

- Ты - Ничто.

- Тогда убейте меня, - голос был очень тихий, подрезанный жаждой, фактически шепот.

Палпатин безжалостно засмеялся и вновь расслабился, восстанавливая самообладание.
- Я говорил тебе, что никогда не убью тебя. Независимо от того, что я сделаю с тобой, я буду всегда восстанавливать тебя, постоянно, снова и снова. Ты принадлежишь мне.

- Тогда дайте мне воду.

- Ты можешь получить ее. Только встань на колени.

Джедай снова взглянул на стакан; Палпатин потянулся к нему Силой и слегка встряхнул - чтобы разъяснить: он запросто опрокинет его, если мальчишка протянется к нему без разрешения.

Люк опустил глаза, глядя на избитые руки, куда угодно, только не на стакан. И Палпатин знал, что тот был полностью потерян.
- Эта борьба закончена, мой друг. - Палпатин мягко коснулся ума мальчика. - Ты знаешь это так же, как и я. Прими это, сделай так, как я прошу.

Мальчик медленно качал головой, но не поднимал глаз. Он был так близок сейчас; так близок к сдаче. Палпатин мог чувствовать его безысходность, опустошение, отчаяние. Это привлекало и опьяняло его словно наркотик.
- Почему это так трудно? Это - ничто; здесь только ты и я. Сидишь ты или стоишь на коленях - нет никакого различия; единственное различие находится в твоем уме.

«Нет! Не другое! Другое только в твоем уме» - голос его старого Мастера, говорящего те же слова, всплыл в памяти Люка. Он и, правда, говорил их? Казалось, это было так давно… в полностью другой жизни. Он изо всех сил пытался вспомнить имя своего старого Мастера... но оно ушло, потерянное и забытое.

Будто читая его мысли, Палпатин спешил дальше, перейдя на великодушный тон:
- Сопротивление, которое ты чувствуешь, является пережитком старой жизни… жизни, которая теперь безвозвратно ушла. Ты уверен, что это вообще было твоим собственным, а не чьим-то сражением? Ты ведешь бои тех, кто оставил тебя бороться в одиночестве.

Мальчик выпустил воздух, больше чем выдох, меньше чем стон. Усмехаясь, Палпатин подался вперед в восторженном ожидании.

Люк балансировал на самом краю. Было ли это так ужасно, встать на колени?
Да.
Да, но он хотел пить. Он нуждался в воде. Палпатин был прав, никто не заботился о нем; зачем он боролся, когда всем было все равно?
Это был такой пустяк, встать на колени. Это было ничем - теперь. Он сам был ничем. Так какое это могло иметь значение?
Только встань на колени и возьми воду - что это будет значить?
Если ты сделаешь это, то отдашь свою жизнь под его контроль. Навсегда. Если он побьет тебя раз, он будет делать это снова и снова. Ты знаешь это.
Он провел сухим языком по сухим губам - но он нуждался в воде.
Комната кружилась вокруг, и он понимал, что это не только из-за наркотиков. Он вырос в пустыне и знал, что такое последовательное обезвоживание.
Он нуждался в воде.
И она была здесь... прямо перед ним!
Если ты сделаешь это, ты отдашь контроль над собой. И независимо от того, что случится потом, независимо от того, куда ты пойдешь, ты никогда действительно не оставишь эту камеру.
Ты никогда не оставишь эту камеру.
Люк смутно осознавал, что он немного раскачивался, разрываясь от противоречивых эмоций - в отчаянии от невозможности сделать выбор.
Сделай выбор!
Возьми воду. Она перед тобой. Прямо здесь!
Встань на колени и выпей воду… какое это имеет значение? Ты встанешь на колени, в конечном счете - ты знаешь это теперь - знаешь, что это правда.
Встань на колени - и ты выйдешь отсюда сегодня…
Он взглянул на Императора и увидел...

Увидел холодную черную душу позади тех жестоких желтых глаз. Увидел его наслаждение, удовлетворение, его экстаз от борьбы Люка, его предвкушение господства.

Возмущение, негодование и расстройство кристаллизовались в холодную ярость.
С потрясающей внезапностью Люк протянулся Силой и со свирепым неистовством швырнул стакан в стену, разбивая вдребезги на крохотные кусочки, взорвавшиеся вспышкой мокрых и острых осколков.

Император приподнялся со слепой яростью неверия в глазах, и Люк, разгневанный, на этот раз был почти на ногах навстречу удару молнии. И впервые он поглотил ее, направляя и толкая обратно так, что она затрещала, сталкиваясь со встречной энергией Императора и зажигая тонкие разряды, прошедшие через защиту Палпатина и опаляющие его одежду и кожу. Оба толкали с яростью и силой, скользя ногами по гладкому полу.
Но шок от того, что он сделал такое, нарушил концентрацию Люка, и когда Палпатин потянул к себе больше мощи, бросая ее затем в Люка со зверским неистовством, того отшвырнуло назад, вышибая прочь всякую мысль о сопротивлении.
Он был без сознания, прежде чем упал на пол, что никак не повлияло на безостановочный гнев Палпатина.

Когда алые гвардейцы открыли, наконец, дверь, Император все еще кипел. Он повернулся к ближайшему из них и с холодной яростью в глазах произнес:
- Мой Джедай хочет воды. Окуните его в нее. И потом вколите наркотик.


.

Люк пришел в себя от льющейся на него ледяной воды. Ошеломленно втягивая воздух, не в силах даже вскрикнуть от шока, он резко вскочил.
Кто-то сзади тут же схватил его за руку, и он дернулся от пронзившей ее колющей боли и сжался в ожидании последующего избиения.

Но все закончилось так же внезапно, как началось; охранники вышли, оставляя за собой знакомый двойной лязг дверей и глухое шипение герметизации.

В течение нескольких секунд Люк мог только дышать - температура ледяной воды в холодной камере замораживала рассудок; однако пульсирующая острая боль в предплечье постепенно начала брать верх. Вздрагивая, он нащупал там обломок сломанной иглы, осторожно вытащил и дрожащей от холода и потрясения рукой бросил в скопившуюся вокруг воду.

От нахождения с головы до пят в этой ледяной воде температура тела резко снижалась, и его начало неистово колотить.

Обхватывая себя руками, Люк отполз в угол камеры. И только, когда он заметил там осколки стакана, оцепенелый ум понял больную иронию Палпатина.

Он хотел воды.

В этот мрачный момент в голову пришла мысль найти крупный осколок стекла, которым можно было бы нанести себе смертельную рану, но он отказался от нее, понимая, что Палпатин не позволит этому, а он только жестоко поплатится за вызов.

Дрожа всем телом, Люк крепче сжался в углу, и серая мгла наркотического затмения начала тащить его в забытье.
Он знал, что ему слишком холодно, знал, что не должен спать - сон ослабит те немногие силы, что у него еще сохранялись. Но он был слишком истощен, чтобы бороться с приближающейся темнотой.
Абсолютно белый цвет камеры - стен, пола, потолка - напомнил его расплывающемуся сознанию о Хоте, о снеге, падающем в ослепляющем вихре. Перед глазами темнело.
Не спать.
Разум медленно дрейфовал к воспоминаниям о Хане, отпаивающим его кореллианским бренди, чтобы справиться с холодом.
Люк понял, что глаза закрыты, и немедленно распахнул их.
Не спать.
Он вспомнил об уговорах Хана, когда тот нашел его в снегу: "Не спи, Люк. Борись!"
Зубы стучали… они реально стучали! Он рассмеялся вслух, и холодный туман от его дыхания разлетелся в разные стороны. Время замедлилось - мышцы расслабились, перестав поддерживать слишком тяжелое тело, голова свесилась на грудь. На полу перед ним появились две алые безупречные окружности - казалось, что капли стекающей по его лицу крови появляются из неоткуда. Замерев, он смотрел на них.
По телу прошла очередная дрожь.
Не спать…
Не…

Развернувшееся видение властно оттолкнуло тусклую наркотическую мглу, расцветая в абсолютной тишине, как распускающийся цветок, спокойно и изящно.



.

После провалившейся попытки принудить Скайуокера встать на колени, Палпатин возвратился к нему с удвоенной решимостью заставить того сделать это силой, не в настроении больше играть в игры.

Едва войдя в камеру - прежде чем его крайне истощенный Джедай даже попытался подняться - он швырнул в него молнию яркой раскаленной добела мощи, отбрасывая назад и заставляя кричать от шока.

Два алых гвардейца вытащили его в центр камеры, подняли вверх и пнули по ногам, вынуждая занять коленопреклонённое положение и держа на месте с вывернутыми за спиной руками. Палпатин присел перед кричащим мальчишкой - частично от негодования и досады, частично от оголенной боли.
Схватив того за пропитанные кровью волосы, он дернул его голову назад - сдерживая слабые попытки еще продолжающегося сопротивления и изучая те дикие, бурные глаза холодного синего цвета, полные возмущенного негодования.

- Ты должен становиться на колени перед своим Мастером.

- Вы - не мой Мастер! - провопил он, но вышедшие из пересохшего горла слова получились сиплыми и нетвердыми.

- Тогда поднимись, - понукал Палпатин, и мальчишка высвободил животный крик досады и ярости - и полного поражения.

- Отпустите его, - сказал, наконец, Палпатин, вставая и отворачиваясь, и не оглядываясь, пока охранники не вышли и не закрыли за собой дверь.
Скайуокер оставался на коленях, повалившись назад и сидя на пятке одной ноги; пытаясь защитить сломанную лодыжку другой, он неловко повернул ее в сторону, одну руку плотно прижал к себе, второй опирался на холодный белый пол, запачканный темными пятнами давно высохшей крови.
Мгновение Палпатин думал, что тот изучил урок, но резко опустившиеся плечи мальчишки и рука, на которую он опирался, чтобы не упасть, сказали о том, что сейчас он попросту не был способен на что-либо большее.

Ситх осторожно обошел своего Джедая, пытаясь оставаться вне его досягаемости на случай, если тот набросится, как раненый зверь - зная теперь, что он был на это способен, когда балансировал так близко к краю...

Вчерашнее открытие - способность Скайуокера отразить молнию Силы, возвращая ее к источнику – потрясло их обоих. Но это напоминание о его мощи только еще сильнее вело маниакальную, мстительную потребность Палпатина господствовать над ним.

Он понимал, что играл в азартную игру с самой своей жизнью - и именно поэтому он должен был абсолютно полностью контролировать своего Джедая.

Палпатин толкал и подгонял его к Тьме, зная, что в момент, когда мальчишка уступит, он будет владеть несравнимой мощью. Мощью, которая так легко может направиться на его нового Мастера.

Таков был путь Темной Стороны – Палпатин был научен этому на личном опыте, пройдя жесткий урок со своим собственным Мастером. Но теперь, со Скайуокером, риск был десятикратен, потому что его мощь будет абсолютной.
Как должно было стать с его отцом - но тогда невероятный потенциал был уменьшен и истощен ослабленным телом.
С его ребенком будет по-другому; Палпатин будет обладать этой мощью, управлять и направлять ее так, как считает нужным. Сама мысль об этом вызывала головокружение, а дикий, изнуряющий страх в его черном сердце толкал к получению полного контроля над душой и разумом Джедая.
Да, страх - прошло так много времени с тех пор, как он ощущал его. Но здесь, перед этим существом, буквально пульсирующим мощью, он вновь испытывал резкий вкус кислоты в горле, и именно это заставляло его чувствовать себя живым. И чем больше он боялся, тем больше был ведом и вдохновлен жаждой обладать этим источником.

Он ощущал эту мощь внутри своего Джедая, как все больше нарастающее и взывающее об освобождении давление.
Только еще немного; нажать чуть сильнее.

Он снова присел, поднимая к себе подбородок Джедая, видя окровавленное избитое лицо и слыша мелкое прерывистое дыхание.
- Где твои силы, мой друг? Где теперь твоя железная воля?

Мальчик был тихим, оцепенелым от истощения.

- У тебя больше ничего не осталось? Это все твои убеждения? Как легко рушатся твои принципы.

По-прежнему мальчик был тих, не пытаясь даже отодвинуться, когда Палпатин, убрав руку с лица, провел бледными пальцами по его темным и спутанным в крови волосам, голова лишь обессилено свесилась вперед.
В течение долгих секунд Палпатин ощущал барахтанье Скайуокера в несчастном крайнем отчаянии, прежде чем упрямая, непокорная воля подняла ту упавшую голову. Палпатин только улыбнулся, демонстрируя желтые зубы на фоне пепельной кожи.

- Конец не за горами. Осталось немного, - очень уверенно обещал он и снова провел длинными пальцами по волосам Джедая, царапая ногтями кожу и крепко схватывая их в кулак. - Ты чувствуешь это? Мы будем двигаться вперед?

Он склонился близко к нему, шепча и задевая дыханием кровоточащую кожу мальчика:
- Теперь начинается истинный тест, мой друг - потому что я даже еще не начал ломать тебя. Я даже не начал рвать тебя по частям. Твой худший кошмар, воющий в мертвых ночах - ничто - бледное, блеклое сравнение с тем, что случится здесь, в этой комнате. И ты не сможешь проснуться от этого, не сможешь получить никакой передышки. Я не показал тебе и доли мощи, которую я обрушу на тебя - того, что я готов сделать, чтобы освободить тебя. Не сдавайся еще, Джедай - борьба только началась. - Удерживая голову мальчика, чтобы она не упала, он спросил: - Чего ты боишься, Джедай? Что ты видишь в темноте, когда приходят твои демоны?


Грудь Люка напряглась в попытке собраться с силами для ответа. Это заняло долгие секунды, но когда он заговорил, то был тверд, подняв ободранное, израненное лицо и злобно кривя разбитые губы.
- Вы закончили? - выплюнул он, обретя в негодовании голос и беря там же свои слова и мысли.

Палпатин смотрел на него в злорадной тишине, желтыми пылающими глазами.
Холодные, как лед, глаза Люка сузились в ответ, и тихий ломаный голос, наделенный однако силой и убеждением, пленил внимание Палпатина.

- Я знаю… понимаю то, что вы делаете. И знаю причину. Потому что я тоже вижу вас - я вижу вас. И знаю то, что видите вы - вашего демона в темноте. Он преследовал вас, часто преследовал вас с тех пор, как вы получили власть, и он до сих пор подкрадывается к вам. Все, что вы сделали, должно было сдерживать и контролировать его - все. Вы потратили целую жизнь, строя стены внутри стен, чтобы защититься от него. Вы потратили впустую десятилетия, поднимая укрепления и пытаясь сделать себя полностью неприступным... но есть одна крошечная искра сомнения в вашем разуме, и она пылает в вашей душе, воя в темноте мертвых ночей… Потому что ничто не смогло остановить вашего демона - ничто. Даже вы. Я знаю, что вы видите в темноте, потому что это горит в вашем взгляде, когда вы смотрите мне в глаза. Я знаю, кого вы видите, когда приходит ваш демон... Я знаю, что это - я.

.

Палпатин шел по пустым коридорам тюремного уровня, специально оборудованном для заключения его Джедая. Двенадцать императорских гвардейцев, оставивших вместе с ним камеру, следовали за ним на почтительном расстоянии. Он ощущал их чувства в Силе: жестокость и безразличие к боли, которую они причиняли по его команде.

Он оставался с Джедаем около часа, насмехаясь и язвя, понукая и провоцируя, пока мальчишка не стал слишком истощенным и оцепенелым, чтобы просто пытаться слушать его или как-то отвечать. Тогда, как обычно, охранники вошли внутрь и выбили из него то немногое сознание, что еще оставалось.
Через несколько часов, прежде чем мальчик сможет отдохнуть, Палпатин вернется и начнет снова. С охранниками, ждущими своего выхода. И потом, возможно, еще один раз сегодняшним вечером - или в ранние часы утра.
Или, может, он просто скажет ему, что вернется сегодня и оставит ждать...

Проницательные обвинения Скайуокера, бросаемые им теперь каждый день с мстительной и горькой злобой против того, кто ранил и мучил его, приносили Палпатину и удовлетворение, и беспокойство. Поскольку мальчик начал изменяться - его оскорбительные, преследующие слова стали более резкими, более острыми, нацеленными с холодной точностью и враждебной злобой. Больше не мгновенные вспышки, а подлинные, серьезные угрозы.

И снова Мастер Ситхов знал, что он должен идти по тонкой грани: должен контролировать своего Джедая, не душа при этом тот неистовый гнев, который никак нельзя было нацеливать на себя. И так как Вейдера не было, выбор пал на его неосведомленных гвардейцев, ставших главным орудием нападения на отчаявшегося мальчишку, питая его возмущение, его гнев, его огонь - концентрируя все на одном источнике.

Поскольку уже скоро эти чувства перерастут в ярость…

Сообщение отредактировал Алита Омбра - 23.1.2011, 16:18

Большое спасибо!! С Вашего разрешения, скопирую перевод к себе на комп и распечатаю. Одно из немногих произведений, которые хочется читать и перечитывать. 

Рада, что вам нравится.
Сама начала переводить, когда ждала продолжения от автора, чтобы хоть как-то заполнить время между главами.
(Надеюсь, больше вы копировать никуда не будете;))

Сообщение отредактировал Алита Омбра - 24.1.2011, 2:58

17(3)

Что-то менялось.
В пределах Дворца, вокруг него - он ощущал это.

Сидя, съежившись, в морозной темноте своей камеры, в глубоких недрах огромного громоздкого Дворца, далеко от всего реального и существующего, он все же ощущал это.

Все становилось сюрреалистичным; ненастоящим. Он больше не был уверен, когда он находился в сознании, а когда нет. Единственным признаком, отделяющим реальность от кошмаров, являлось то, что реальность запоминалась с трудом, тогда как искривленные кошмары приходили на ум слишком легко.
Тьма, так долго хватавшая его за пятки, выла теперь волком в глухой ночи.
Она коверкала действительность и искажала тени вокруг, окутывая его мысли и его сны, находясь всегда близко и всегда в ожидании… что что-то произойдет.
Она льнула к нему, разжигая его злость и питая его гнев. Питая его страх каждый раз, когда он слышал шипение открывающихся дверей и тяжелый шелест ткани по холодному, твердому полу, когда возвращался его мучитель.

Ведомый кое-чем более сильным, чем истощение, слабость и сломанные кости, он расхаживал по своей камере, как пленный зверь, как запертый в клетку волк - или это был сон?
Что-то Темное и настойчивое и ужасно сильное лежало на его плечах, скрываясь в его тени вне его понимания. Толкающее, давящее, удушающее. Неумолимо близкое к нему - выжидающее своего момента.
Основного момента - точки перелома.

Он не обратится… или он уже сделал это?

Люк осознавал мощь, бегущую в нем, мощь, которую с помощью провокаций вызывал Император. Он знал, что это была Тьма. И каждый раз, когда она так легко приходила в ответ на его злость и негодование, она оставляла небольшой отпечаток в его душе, след, который не мог сжечь никакой свет, момент, проигранный Тьме. Очень много проигранных моментов…
Он отталкивал и отвергал ее.... но в те суровые, дикие мгновения она казалась настолько правой, давая абсолютную ясность среди неистового хаоса.

И теперь он не мог отодвинуть ее. Слишком много моментов - слишком много, чтобы помнить и разделять их. Они сливались в одну, размытую Тьмой, громоздкую массу в его тени, воющую в гнетущей тишине его тюрьмы.

Среди моря смятения в его душе Тьма манила к себе, как штилевой "глаз" в центре самого темного шторма.
Он так долго сражался один против бури - что за один момент спокойствия заплатил бы своим разумом. Своей жизнью. Своей душой. Он отдал бы их охотно, без колебания, если бы Тьма предложила хоть один миг мирного забвения.

Он уже был потерян?

Что-то менялось.

Он очень боялся, что это был он сам.


.


Нестерпимый жар, пробирающий до костей. Он окутывал Люка как одеяло, обещая своей хорошо знакомой, комфортной близостью избавление и убежище. Успокаивал умиротворяющим теплом болезненные мышцы и приносил облегчение от тяжести и изнурения.

Он лежал на спине в пустыне, глядя на звезды и слыша краем уха знакомые бормочущие звуки фермы. Жужжание вапораторов и тихое шипение щитов по периметру. Кто-то пересек внутренний двор внизу, шелестя одеждой по сметаемому песку.
Он медленно моргал, наполненный миром и спокойствием, безмятежно смотря на раскиданные точки искрящегося света в бархатной темноте, далекие солнца, согревающие далекие миры. Песок под его спиной был мягким и податливым, и еще теплым, лишь постепенно отдающим температуру дня. Выжженный двумя солнцами воздух начинал охлаждаться в наползающем объятии ночи.
Открылись двери; звук неизвестного здесь трущегося дюрастила и шорох тяжелой ткани по пермакриту лихорадкой прошли по нему, вытаскивая из теплых воспоминаний, отрывая прочь от жара пустыни и комфорта дома, оставляя холодный, твердый пол под спиной и острую, как нож, боль при каждом вздохе в его избитых мышцах и сломанных костях.

Тяжесть реальности заставила его открыть усталые, «набитые песком» глаза. Он моргнул несколько раз, но налитые кровью глаза никак не могли сосредоточиться на темной тени, присевшей рядом с ним.
Но ему не нужно было видеть, чтобы знать кто это…

- Как ты этим вечером, мой друг? - с пустым, насмешливым состраданием проскрипел голос Императора. - Ты выглядишь усталым.

Люк не потрудился отвечать, медленно мигая и затем позволяя своим покрытым синяками глазам и вовсе закрыться, дрейфуя в тумане голода, жажды, боли и истощения.
Он почувствовал, как Палпатин предупредительно положил ему на грудь ладонь, и напрягся в ожидании.

- Отвечай мне, когда я говорю с тобой, - незлобно произнес Палпатин.

- Вы знаете ответ, - хрипло пробормотал Люк пересохшими ртом.

Палпатин улыбнулся:
- Я хочу услышать его от тебя.

Он наблюдал, как напряглись губы мальчишки в мгновенной вспышке упорства. Люк колебался на самом краю сейчас, мысленно и физически. Его тело было покрыто массой кровоподтеков и ссадин, множеством неизлеченных и кровоточащих ран. Его глаза - те замечательные глаза холодного синего цвета – выглядели теперь мутными и красными от лопнувших сосудов - настолько ужасно, что в одном из них белка не было видно совсем. Его лодыжка была сломана повторно и до ступни ее покрывала темная опухоль. Хотя, так или иначе, он смог бы стоять на ней. Палпатин бесчувственно наблюдал, как затрепетали веки мальчишки, когда тот начал терять связь с реальностью, что вынудило его сильно надавить Джедаю на грудь, призывая к нему Тьму.

Глаза Люка резко открылись, и тело напряглось в ожидании подразумеваемой угрозы. Палпатин знал, что тот не хотел отвечать, но за те двенадцать недель, в течение которых они говорили, неважно о чем, между ними установилась и закрепилась связь. Поэтому даже сейчас, в этом жутком и ущемленном положении, это укоренившееся влияние взяло верх, и, слегка вздыхая, Скайуокер отвернулся, отказываясь от борьбы.

- Как ты этим вечером? - просто повторил Палпатин, словно этого мгновенного неповиновения никогда не было.

- Я устал, - сказал Люк побеждено. - Очень устал.

Не в силах остановить себя, он посмотрел на дверь.

- Да, они там. Ждут, - сказал Палпатин, понимая, о чем думал мальчик - ощущая его беспокойное мрачное предчувствие.

Живот Люка скрутило, грудь обожгло отчаянием; он закрыл глаза, борясь с этим знанием – единственное, чем он мог помочь себе. Но это не остановит их - ничто не сделает этого. Разум оцепенел, не в состоянии справиться с действительностью неотвратимого мучения.

- Я позову их тогда… или мы будем говорить, мой друг? - спросил Палпатин.

Люк колебался, желая задержать неизбежность - зная, что это было бессмысленно, и не в силах поступить иначе.

- Говорить, - наконец, уступил он, прошептав слово в одном покорном выдохе.

- И что мы обсудим? - снисходительно спросил Палпатин, все еще держа руку на груди мальчика.

Люк чуть мотнул головой на жестком полу, слишком усталый, чтобы играть в эти игры.

- Отвечай мне, когда я говорю с тобой, - голос стал низким, резким и требовательным.

- Мне все равно, - прошептал Люк.

- Хм. Вероятно, им нужно войти сейчас, - упрекнул Палпатин. - Да. Так будет лучше.

Люк сжался, отворачиваясь от двери. Он перестал спорить – от этого становилось только хуже.

Он вновь услышал шелест ткани по полу, почувствовал касание плаща на плече - даже оно остро царапало его изодранную, саднящую кожу, заставляя резко отдернуться, что тут же зажгло боль в натянутых и горящих мышцах.
Раздался знакомый звук скребущего дюрастила, и он напрягся, слыша подступающие к нему тяжелые шаги и активируемые силовые пики, их трущее гудение, прорубающее воздух…
Они собрались вокруг… и напали.

.

- Хватит, - спокойно произнес Палпатин, и мир вокруг замер; Люк выпустил удушливый хрип - первый звук с момента, как его начали избивать. Он давно уже не кричал.

- Уйдите, - приказал Ситх, и безмолвная стая охранников вышла из камеры; никакого следа вины, ни намека на сострадание. Только слепое повиновение.

Когда двери, наконец, закрылись, водворилась тяжелая тишина. Палпатин сохранял спокойствие, и Люк слышал только медленный и обрывающийся стук своего сердца, рваное дыхание своих легких… Он тихо лежал, ожидая, когда затихнет ослепляющая боль, хоть немного.

В конце концов, послышался все тот же шелест тяжелых тканей, заставляя Люка затаить дыхание. Но все, что ему оставалось – лежать, свернувшись на запачканном кровью холодном полу и пытаться дышать, дрейфуя где-то между болью и беспамятством.

Палпатин присел рядом и, взяв за плечо, повернул его лицом к себе, возобновляя сводящие с ума разрушительные приступы боли.

- Мы будем говорить, мой друг? - спросил он снова.

- Что вы хотите? – задохнулся Люк в отчаянии и безысходности. В этот момент, чтобы ни хотел Палпатин, если бы Люк мог, он сделал бы это.
Палпатин был невозмутим и рационален, нисколько нетронутый болью, причиненной по его приказу без какого-либо настоящего вызова со стороны мальчишки - он больше не утруждал себя поиском причин или оправданий. Теперь это было лишним.

- Ничего. У меня есть все, что я хочу, - ответил он эхом слов их самой первой встречи. - Что хочешь ты?

Надежду.
Одно слово, отчаянно пришедшее к нему. Все, в чем он нуждался. Но он не сказал его.

- Я могу дать тебе это – только, если ты прекратишь бороться со мной, - сказал Палпатин, и Люк знал, что тот слушал его мысли - меньшего он и не ожидал.

Палпатин мягко убрал пальцем волосы с его глаз - самое близкое к подлинному состраданию действие, что Люк когда-либо от него видел.
- Ты потерян, дитя... но я верю в тебя. В то, кем ты можешь стать. Ты будешь моим самым великим учеником.

Люк не стал отвечать, лежа на боку с полузакрытыми глазами. Что он мог сказать?

Палпатин равнодушно склонил голову на бок.
- Я знаю, что прошу трудную вещь у тебя.

Мальчик перевел на него взгляд, и Палпатин снисходительно улыбнулся:
- Я говорил, что понимаю тебя. Ты так сильно похож на своего отца.

Люк медленно мигал, не собираясь противоречить. Возможно, Палпатин был прав.

- Но эта борьба давно проиграна, мой друг. Ты знаешь это. Ты проиграл ее, как только прибыл сюда. Ты проиграл ее, когда коснулся первый раз Силы, в момент когда ты оставил Татуин, в момент, когда ты родился. В момент, когда твой отец встал на колени передо мной.

Мальчик слабо вздохнул. Но, несмотря на его рассредоточенный взгляд, Палпатин знал, что он слушал.

- Твой отец сделал тебя тем, кто ты есть. Из-за него ты будешь служить мне - и ты знаешь это, - Палпатин выжидающе замолчал, однако его Джедай только закрыл глаза. - Но я понимаю тебя - я знаю, почему ты делаешь это, даже если ты сам не понимаешь себя.

Мальчик открыл глаза, и Палпатин вглядывался в них, настолько апатичные и блеклые теперь, казавшиеся серыми на фоне темных ушибов. Но он был уверен, что они зажгутся снова и станут яркими и холодными, как всегда. Его Джедай боялся сейчас, боялся коснуться Силы - напуганный отвечающей ему Тьмой.

Настолько близкой теперь…

- Ты борешься, потому что именно для этого ты был рожден, дитя. Ты борешься, потому что это в твоей крови. Ты борешься, потому что не знаешь, как остановиться, - Палпатин мягко покачал головой, снисходительно продолжая говорить дальше. - Но у тебя больше нет ничего, за что бороться, мой друг - поэтому ты просто борешься против. Потому что это все, что тебе осталось. - Он взял мальчика за подбородок, поднимая к себе его оцепенелый взгляд. - Позволь мне дать тебе что-то, стоящее борьбы. Что-то, стоящее любой цены, любого риска.

- Что? - утомленно и осторожно пробормотал Люк.

- Мощь, - прошептал Ситх со вспыхнувшими глазами.

- Я не хочу этой мощи, - безнадежно слабо отказался мальчик.

- Она уже есть у тебя, дитя, - произнес Император, с напускной заботой вытирая кровь на его лице. - Она уже свободна. У тебя больше нет выбора не использовать ее. Так же, как нет выбора не дышать.

- Я могу выбрать... остановиться. Закончить это, - прошептал он.

Палпатин только покачал головой:
- Ты знаешь, что я никогда не позволю тебе этого, мой друг. Ты стоишь слишком дорого мне.

Он вновь вытер медленно сочащуюся кровь из глубокого рассечения над глазом мальчика – тот нисколько не вздрогнул; казалось, он вообще больше не замечает подобного.
- Ты никогда не мог позволить это себе. Я говорю тебе - ты родился для борьбы. - Палпатин улыбнулся, держа испачканную алую руку перед теми потерянными голубыми глазами. - Это в твоей крови.

Он опустил руку, но Люк не двигался, не говорил, вся сила для борьбы оставила его.
Да, он чувствовал это, завывание первобытной неукротимой мощи, более сильной, чем любой шторм, зовущей, чтобы он использовал ее, обертываясь вокруг него, как тяжелый плащ, - давая власть над собой и душа одновременно.
Вся надежда покинула его в этом проклятом месте, отдавая теням его разум и душу. Он так давно был брошен и оставлен здесь. Один против всех атак на него. И стало слишком трудно держать свет внутри себя. И медленно, постепенно, делая едва заметные коварные шаги, создавая трещины и провоцируя ведомые гневом вспышки, Палпатин отрывал этот свет от него… пока вокруг не остались только тени.

Он принадлежал им теперь, и Тьма окутывала его, признавая своим созданием.
И Император знал это.

.


Они были вокруг, Лея чувствовала это - повсюду вокруг нее. Приближались. Охотничий клич стаи в темноте. Она не видела их, только слышала, слышала их дыхание, когда они бежали по сторонам от нее, звериное ворчание в черной как смоль ночи, и вспышки глаз в тенях.

И затем она вновь оказывалась у края каньона, снова и снова, так же как было раньше, скользя ногами и взрывая выбоины в мягком песке, распыляемом в пропасть бездонного колодца.
А стая приближалась, с тяжелым частым дыханием во тьме, подталкивая ее к ужасающему падению…

Тело Леи дернулось от сна настолько яростно, что Хан вскочил, хватаясь с криком за лежащий всегда под подушкой бластер.

- Что…?

Лея сдавленно зарыдала, и Хан понял, что ей снова приснился кошмар.

- Эй, ты в порядке? - мягко пробормотал он, обнимая ее.

Но она уже уклонялась от его рук, соскальзывая с кровати и закутываясь в покрывало в ночном холоде корабля.

- Все хорошо. Это был просто… - она не договорила, но ему это и не было нужно. Он знал, что ей снилось.

Каждую ночь теперь - каждую ночь они приходили в ее сны...

.

.

Дни проходили в сплошном пятне боли. Никакой передышки. И всегда охранники - умы, наполненные насилием и враждебностью. И затем Император, проклинающий и умасливающий, капризный и изменчивый - решительный, злобный, жестокий.

И опять охранники.

И потом другой день, точно такой же, как предыдущий.

И еще один.

И еще.

Сны стали острыми и колючими, как когти, рвущие его здравомыслие, как ногти Императора, царапающие кожу, когда он проводил костлявыми пальцами по его запутавшимся волосам.


.


Ослепительно белый свет кровоточил выгоревшими от солнца воспоминаниями о Каньоне Нищего, грозно вырисовывающимся среди далеких дюн Татуина.
Снова ребенком, не старше девяти-десяти лет, Люк сидел на самом краю пропасти, свесив ноги с отвесного обрыва, и пинал пятками стену каньона, сбивая мелкие камешки, резко падающие в глубокую тьму находящегося далеко внизу разлома в безжизненной, холодной скале, никогда не видящей дневного света.

Сверху упала тень - обжигающая жара немедленно сменилась прохладой - и он повернулся, жмурясь от ярких венцов двойного солнца. Он увидел позади незнакомого мальчика своего возраста - хотя его одежда, обсыпанная песком пустыни, была похожа на одежду Люка, и копна каштановых волос выцвела под солнцами точно так же, как у него.

Он не смотрел на Люка, он смотрел дальше, всматриваясь в глубину пропасти, полностью очарованный...

В болезненном любопытстве Люк наклонился вперед, пытаясь увидеть то, что так захватило внимание мальчика...

Глубокий каньон упал в жуткую темноту, поднявшийся ветер хлестал раскаленный песок, закручивая его в вихри. Он оглянулся, но мальчик уже ушел, а солнечное небо сменилось ночным, со вспыхивающими на черном бархате знакомыми звездами.

Далеко внизу он услышал бросающее в дрожь завывание, дикое и первобытное, заставляющее всматриваться в дно каньона, где текла быстрая река, вытеснившая столетние сухие камни; звезды искаженно отражались в ее чернильных глубинах, а волны выбрасывали по краям белую пену - далекая черная лента на фоне красной ржавчины высоких стен ущелья.
Ветер яростно завопил, сшибая и толкая его вперед, не давая никакой возможности схватиться за скользящий под руками песок.

Он упал с горного хребта, летя вперед с протянутыми руками и отчаянно крича в надежде, чтобы хоть кто-то услышал его.
Во время падения он перевернулся лицом к ночному небу, и весь его мир, вся его жизнь сжимались к далекой, узкой прорези между границами каньона в приближающемся все громче и громче реве реки...

Тяжелый, сокрушительный удар потряс его тело, когда он плашмя упал в ледяную и темную, как чернила, воду, моментально теряя небо в ее глубинах -
Задержать дыхание...
Однако его тянуло глубже, оставляя убегающий след жемчужных воздушных пузырьков -
Не дышать…
Вниз; замораживающая, окутывающая тьмой вода давила на него, несмотря на все его усилия бороться с ней-
Не дышать…
Вниз… давно ушедшая действительность, ноги, пинающие пустоту, без надежды всплыть наверх -
Не дышать... еще секунду...
Легкие горели, ни верха, ни низа, ни неба, ни света, только черная смоль -
Еще одну секунду…
Грудь поднялась в отчаянии, чтобы втянуть воздух; пальцы протянулись, чтобы найти что-нибудь... хоть что-то -
Только еще секунду...
Легкие сжались в борьбе -
Не дышать…
Не...

Дышать -

Он закрыл глаза от усталости и головокружения… и прекратил бороться, прекратил сопротивляться, прекратил надеяться.
В удушье он потянул воздух - и только темная вода ответила ему, затопляя легкие и давя на него, как камень… и все остатки надежды ушли с этим вздохом, вытесненные чернильной, ледяной водой -

Он закрыл глаза и тонул…


.


Лея вскочила в кровати, цепляясь за простыни и судорожно сильно вздыхая от наступившего удушья; отчаянная, безрассудная, испуганная.

- О! Все хорошо! Все хорошо, Лея. Все хорошо… - Хан поднялся и обнял ее, пытаясь привести в чувство, пока она в панике ловила ртом воздух. Голос его был потрясенным и успокаивающим одновременно. - Все в порядке, - повторил он много раз. - Все в порядке, Лея. Все хорошо... Все хорошо. Никто не причинит тебе вреда. Никто не сможет сделать этого. Ты в безопасности... ты в безопасности... в безопасности.


.
.
.


Его встряхнули от сна, посадив вертикально, пока он силился открыть глаза, затем бросили вниз.
Пытаясь защититься, он сразу свернулся на полу, зная, что это не поможет, и слыша шипящее гудение силовых пик.
Первый удар последовал сразу же, как он упал - по пояснице, заставляя и без того больные мышцы яростно сокращаться. Второй обрушился на плечо, еще два – по рукам, сводя тело спазмами и выбивая из легких воздух. И слишком много ударов потом. Слишком много, чтобы различить по отдельности. Только сплошная боль, неукротимая, жестокая, острая, забирающая дыхание и пронзающая разум.

- Хватит, - голос Палпатина, невозмутимый, спокойный, холодный.

Хватит

Воздух встал в горле, мышцы продолжали непроизвольно сокращаться.
Громче, чем крик, - шелест плаща по гладкому полу, близкий как никогда.

У головы шаги остановились; воцарилась тишина.
И опять шорох одежд, касающихся пола рядом с ним.

- Джедай?

Он не мог говорить.

- Джедай? - рука очень мягко провела по его лицу и волосам, заставляя вздрогнуть.

- Им нужно продолжить?

Он не мог говорить, и только окровавленные губы изрекли все тот же ответ:
Нет

- Думаю, им нужно вернуться, - голос стал жесткий, разочарованный.

Нет, Мастер, - беззвучно шевельнулись в тишине губы.

Он ощутил улыбку, наслаждение.

- Это было так трудно, мой друг?

Долгая тишина, тяжело бьющееся в груди сердце.

- Это было так трудно?

Нет. - Губы едва двигались.

Опять молчание. Он пытался дышать, игнорируя боль и сглатывая кровь, пока она не задушила его.

- Мне нужно уйти, мой друг? Ты хочешь, чтобы я ушел?

Да

- Тогда я оставлю тебя. С ними.

Тяжелый, черный плащ оцарапал лицо Люка.

Нет, подождите...

Палпатин шел не оглядываясь -

- Нет… Мастер! -

Шаги слегка замедлились, и потом вновь начали удаляться.

- Пожалуйста! -

Они остановились. Люк потянул воздух, в безумном отчаянии находя силы для голоса, хриплого, ломаного:

- Нет, Мастер. Пожалуйста… не уходите.

Та повторная улыбка обожгла его разум. Он не должен был видеть ее, не должен был слышать ее в голосе Ситха. Она сожгла его душу.
- Я никогда в самом деле не оставлю тебя, мой друг. Никогда больше.

Его Мастер развернулся и направился назад, шурша тем черным плащом, посылающим дрожь по его спине; присев рядом он заговорил чуть слышимым, чарующим голосом:
- Ты хочешь, чтобы они остановились? Ты ненавидишь их за то, что они делают тебе? О, как сильно ты должен их ненавидеть. Как сильно бояться. Как легко ты позволяешь им контролировать тебя.

- И как легко ты можешь остановить их –
Это было только для него одного.

– Это - мой подарок тебе, мой друг. Тот, который я не мог дать тебе раньше этого момента. Подарок свободы.

Люк знал, что эта свобода была также рабством. Но это больше не было важно.

- Однако я не могу вручить тебе ее, мой друг. Ты должен сам взять ее. Она находится повсюду вокруг тебя, лишь ожидая, когда ты призовешь ее, беря под свой контроль. Но ты должен сделать это. Ты один.

Голос его Мастера перешел к шепоту, когда он наклонился к Люку, болезненно проводя пальцем линию по его запачканной в крови щеке.

- Призови ее к себе. Только ты один можешь закончить это.

И затем его Мастер встал и пошел к дверям, и Люк знал, что теперь ничто не помешает ему уйти. И что, когда он уйдет...

Двери закрылись, лязгнули замки, и охранники вновь окружили его.

Нет... не опять… не снова...

- Хватит -

Гнев и страх хлынули в него, и Тьма ответила, мощная и знакомая, идя по огненному следу, вспыхнувшему в его разуме-
И он не отодвинул ее. Не сдержал.
Никакой случайности, никакого мимолетного промаха.

Он открыл себя ей, открыл свои ум и душу, позволяя наполнить себя-

Безошибочная ясность; знание абсолютной, безоговорочной мощи. Никаких ограничений, никаких последствий. В ожидании, что ее используют, указав направление и цель, она кричала об освобождении-

Воздух был заряжен, как в момент перед ударом молнии-

Сверху к нему надвигалась силовая пика - так медленно - очень медленно - как будто само время поклонилось Тьме. Люк изогнулся и легко поймал прямолинейный наконечник. Заряд прошелся по его руке, но удар был поглощен Тьмой; боль по-прежнему ощущалась, но она не имела больше значения. Его гнев обошел ее, сужаясь к абсолютному центру.

Он направил Тьму к человеку, держащему пику, и ударил его Силой, разрывая одновременно во все стороны. Органическое тело издало звук, похожий на треск шелка и водяной взрыв, наполняя пространство алым ливнем.
И человека не стало.

Тьма продолжала литься в него, неукротимая и свободная, и он дал ей цель.
Голова вскинулась, глаза дикие.

Охранники отпрянули от него, и он перевернулся на полу, вставая на ноги. Сила мчалась через него, не останавливаясь, давая жизнь разорванным мышцам, сплачивая сломанные кости, отбрасывая все раны и прорываясь через истощение и боль. Он ощущал их страх, и это только накормило его желание мести. Люк не смотрел на них, ему это было не нужно - Тьма пронеслась со скоростью мысли, от человека к человеку, от трупа к трупу.

Он прорвался сквозь них, как торнадо, как пожар, отдав каждый последний клочок контроля неистовой яростной мощи. Молниеносное возмездие, холодное, жестокое и беспощадное.

Когда в живых остался только один, колотя в дверь в поиске спасения, он сделал паузу…
И медленно повернулся. В кровавой маске лица сияли холодные и синие глаза, похожие на сумеречный лед.

С абсолютным спокойствием он обернул Тьму вокруг гвардейца, заставляя того взглянуть ему в глаза, держа его пронзающим взглядом несколько секунд, давая время понять...
Затем его глаза стали жестче, и Тьма ответила тем же; он сжимал ее очень медленно, сдавливая кости и легкие хрупкого тела, не спуская взгляда с тех испуганных глаз, пока жизнь внутри не перестала существовать.

Он отвернулся и пошел прочь, полностью скручивая Тьму внутри себя; искаженная улыбка удовлетворения чуть подернула окровавленные губы.

Очень тихо он сел на одинокий стул; охваченный холодным спокойствием и странно далекий от кровавой расправы вокруг - от влажных стен испещренных темно-алым цветом, от резкого металлического запаха свежей крови в воздухе.

Где-то глубоко внутри совесть завопила в ужасе, когда он содрогнулся в мгновенном понимании того, что сделал. Но он призвал к себе Тьму, и она успокоила его, как бальзам, душа внутри тот крик.

О, и как хорошо он себя чувствовал.


.


Палпатин стоял в тенях коридора, прикованный к месту этим потворствующим ему вознаграждением; наслаждением от достижения этой заключительной, так долго предвкушаемой им цели. Такая мощь; такая адская агония была выпущена. Это был необыкновенный момент, превосходящий все его ожидания, стремительный и дикий, жестоко поэтичный, совершенно захватывающий и приводящий в восторг.

Его павшему Джедаю потребовалась меньше минуты, чтобы убить их всех.


.


Люк тихо сидел на стуле, замкнутый и окруженный Тьмой. Мощный, властный и излучающий силу.
Его Мастер вошел в комнату в пылком экстатическом чувстве от своей победы, упиваясь неистовой мощью, циркулирующей вокруг. Она рикошетила между ними, от одного к другому, возрастая и увеличиваясь от их близости.
И сейчас, только сейчас, он понял, почему.

Тихо посмеиваясь, его Мастер прошествовал через кровавую сцену. Костлявые белые пальцы прошлись по волосам Люка, оставляя жгучие следы Тьмы при соприкосновении – мощь одного резонировала с мощью другого.

- Ты родился в этот момент, мой друг. Если когда-либо ты будешь сомневаться, помни это. Помни то, к чему ты способен. Теперь нет ничего вне твоей досягаемости.

Сильные пальцы сжались в кулак, и голова Люка дернулась назад.
- Ничего, кроме меня. Ты должен понимать это.

Это было сказано, как заявление безусловного факта. Но Тьма шептала о его страхе - шептала правду.
Люк мгновение держал пристальный взгляд на глазах своего Мастера, обдумывая… И затем опустил его в подчинении - пока.
- Я понимаю.

Он почувствовал себя резко усталым; тело начало оседать. Боль, так легко незамечаемая раньше, сейчас волнами нахлынула на него снова. Зрение затуманилось, становясь расколотым и размытым, дыхание стало рваным.

Но Люк ждал.

Он отчаянно хотел спать, отдохнуть. Но он ждал, пока его Мастер не даст ему позволения на это. Он ждал бы, сколько потребуется.

- Отдохни теперь, Темный Джедай -

С абсолютным облегчением и спокойствием Люк упал во Тьму, позволяя ей полностью окутать его своим холодным объятием.
Смутно он чувствовал на щеке руку Мастера и ощущал его смех в своем разуме.

И потом это тоже ушло, осталась только Тьма.

Больше я копировать никуда не буду, естественно.

Блин, а я надеялся что Люк выдержит и не падет. Думал может Лея с Ханом спасут. Хотя переход на темную сторону ниболее реалистичный вариант. Чтож надеюсь на скорейшое продолжение.

Пока прочитала только последнюю главу, но... черт, когда обнаруживаешь точно такой же сюжет в другом месте, прямо какое-то разочарование. Неужели и правда всё уже было =(

В смысле?

Добрый полицейский и злой полицейский - стандартная тактика. Её даже с дроидами IT-0 использовали. Когда дроид пытает, а допрашивающий человек выступает в качестве спасителя и утешителя. "Делай как я скажу или я оставлю тебя со злым полицейским".
Я просто не ожидала, что это встречается и в ЗВ настолько часто О.о А тем более - в качестве введения одного в подчинение другому.

Угу, от этой главы многие потом долго отходят)

От Леи, по-моему, ждать ничего не стоило. А Хан... даже, если бы он и собрался туда... я с трудом представляю , как можно вытащить наиболее охраняемого пленника дворцовых казематов. Это только в кино бывает)

И какой выход был у Люка... он все же человек... ни умереть, ни спастись...ничего... предел выносливости есть у всех. Ну разве что он спятить мог...
По сути Тьма была единственной, кто ему помог и поддержал, как это ни парадоксально.

guerrero, при перечитывании, кстати, замечаешь очень много разных деталей, на которые раньше не обратил внимания.
Вся история вообще сильно резонирует на протяжении всех трех частей. Иногда читаешь что-то, и думаешь: а! вот насчет этого и был намек там-то. Постоянно все перекликается друг с другом, раскрывается. Здорово, в общем)

Сообщение отредактировал Алита Омбра - 24.1.2011, 18:37

Вот именно! :)
Поэтому и хочется перечитать :)
Вы молодец, такую работу проделали.

Алита Омбра, а вы собираетесь переводить остальные 2 книги? Хотя бы в плпнах есть такая идея?

Я начала уже переводить вторую часть. О третьей пока не думаю, со второй бы справиться)

Слишком опустошенный, чтобы как-то осмысленно реагировать, Люк охотно скользнул в милосердное состояние забытья, освобождающее от холодной и жесткой действительности; не замечая беззвучно ступающих по густо забрызганному алой кровью полу и перешептывающихся в комнате людей. В безмолвной тишине они собрались вокруг и с огромной осторожностью подняли обессиленное тело, чтобы с почтением унести его со сцены кровавой бойни.
Палпатин задержался - ненавидя необходимость оставить этот упоительный момент.

Отец мальчишки убивал Силой много раз, как и он сам, но произошедшее сейчас было другим. Он уже и забыл, как воодушевляюще это могло быть...

Первая кровь всегда была захватывающим, восхитительным моментом: полной капитуляцией всех доводов разума перед неистовыми эмоциями, дающими могущество и снимающими ограничения.
Но сейчас он наблюдал кульминацию чрезвычайно долгой и отчаянной борьбы – ключевой, переломный момент, когда спадали цепи всех предыдущих верований и убеждений, и это мгновение было прекрасно и… возвышено, как произведение искусства.
Стоя каждой потраченной на него секунды.

Мальчишка был воплощением всего, чем должен был стать его отец - восходящим неограниченным потенциалом. На этот раз не будет никаких полумер и никаких ошибок.

Подчинить такую мощь своей воле было ужасающе и волнительно одновременно. Суметь управлять ею вместо того, чтобы позволить уничтожить себя. Все равно, что укротить стихию, получив власть над нею. Все равно, что приручить торнадо.
И только сейчас, после этой высшей точки впечатляющего «грехопадения» его дикого Джедая, он начнет полностью устанавливать над ним свой контроль.

Наконец, он сможет двинуться дальше, начав обучать мальчишку путям ситхов, и сделать его тем, кем должен был стать его отец - и стал бы, если бы Кеноби так жестоко не ранил его.

Его отец…

Палпатин задумчиво вздохнул, выходя наконец из камеры и медленно шагая к турболифту, потерявшись в мыслях.
Было бы интересно попробовать оставить их обоих - отца и сына. Держать их в своей власти и играть ими друг против друга, пока один, в конечном счете, не покончит с другим.

Но мощь Скайуокера была слишком большой, затмевая собой все другие факторы. Какое-то время все внимание Палпатина потребуется для контроля и обеспечения полного подчинения его Темного Джедая. Опасное время - Скайуокер был больше, чем Джедай, но пока еще и не Ситх, пока еще он не повиновался воле своего Мастера беспрекословно.
Лучшим вариантом было порвать ту связь окончательно, чтобы не рисковать эмоциональными осложнениями с тем, у кого это всегда было недостатком.

И все же… К нему взывало его искривленное чувство собственничества.

Правило было установлено столетия назад: могут быть только два ситха - Мастер и его ученик. Но Палпатин всегда ощущал себя вне таких крайних ограничений. Они были необходимы, как руководство, менее способным, чем он.
Он мог достигнуть большего…
Он уже достиг очень многого. И теперь не было никаких сдерживающих ограничений; никаких джедаев, способных помешать его планам, никакого "Сына Солнц", препятствующего ему. Все пророческие предсказания были похоронены его собственной рукой.
Палпатин вошел в апартаменты Джедая, простаивающие так долго пустыми и холодными, пока он создавал из своего Джедая своего Ситха. Он улыбнулся - не совсем еще Ситха, но и Джедаем тот тоже больше не был. Хотя ему нравилось это название - звучащее теперь так иронично. Финальная месть тем, кто хотел обуздать его.
В конце концов ему нужно будет как-то назвать своего нового ученика, почему бы и не так: его дикий Джедай, укрощенный им. Связанный и принесенный к его ногам.

Палпатин вошел в темную комнату, где Джедай спал, наконец, на огромной высокой кровати. В отраженном мерцании огня камина, падающим на него извивающимися тенями. Бледная, покрытая ушибами и ранами кожа на безукоризненно белом.

Он лежал настолько тихо и неподвижно, что драпированные вокруг белые покрывала напоминали саван, и роскошное окружение резного дерева и богатых темных тканей было не в состоянии изменить гнетущую атмосферу - холодную, безмолвную и неподвижную, словно могила.

Тонкие губы Императора приоткрыли пожелтевшие зубы. Да - Лорду Вейдеру вскоре можно приказать вернуться - у его Мастера была очень важная задача для него. И он единственный мог выполнить ее. Палпатин даст возможность своему новому Джедаю разрубить последнюю веревку, что связывает его; это будет заключительный тест его безусловной преданности, безоговорочного контроля Палпатина и победы Джедая над своей самой большой слабостью.
Серьезное испытание форсъюзеров всегда было проверкой их самих - их способностей, их преданности, их убеждений.

Поединок.

До смерти? Возможно. Хотя бы в желании и намерении…

Ему так хотелось выпустить на свободу это дикое нечто, этого волка. Спустить его с привязи, чтобы увидеть сражение. И посмотреть, был ли тот достаточно укрощен, чтобы припасть к его ногам при первом зове.

Необходимо было немедленно начать обучение мальчишки; снарядить его навыками, соответствующими его мощи. Одной только мощи ему будет недостаточно; таков был путь Вейдера - пробиваться с помощью невероятной и грубой силы, что было действенно, но лишено ловкого изящества и проворства. Прямолинейный инструмент.
Невероятно сильный и бесконечно более опытный, чем его сын. Смертельная комбинация, доказавшая множество раз свою эффективность.

Чтобы противостать этому, Скайуокеру нужно очень многое. Но Палпатин изучал его издалека, как только выяснил имя пилота, разрушившего Звезду Смерти единственным невозможным выстрелом. Не открывая это его отцу, он изучал мальчишку сначала, как нового врага, а затем – еще, прежде чем Вейдер попытался скрыть свои собственные зияющие слабости и едва различимые предательские намерения за своим предложением обратить ребенка на их сторону - как возможного ученика.

Он наблюдал за продвижением Скайуокера в рядах Восстания, отмечая скрытое проявление талантов Силы; его быстрый ум, его уравновешенность под огнем, его концентрацию и способность бдительно следить до конца за своей целью.
Качества, которые можно легко использовать в искусстве поединка.

Великий дуэлянт сражался, как шахматный мастер, всегда видя перед собой большую картину, просчитывая на десять шагов вперед, сохраняя темп, ведя и постоянно проверяя противника, всегда упреждая его действия и вынуждая того реагировать и делать ошибки. Быстрый разумом и телом, совершенный в технике. Прекрасное отточенное лезвие.

Вейдер сообщал, что их поединок на Беспине выявил, что мальчик был намного более опытен и способен, чем ожидалось. Теперь Палпатин знал причину - мальчишку обучал Йода, коварный и старый Мастер джедаев, который всегда отличался искусством преподавания техники меча.
Но некоторым вещам научить было невозможно. У мальчишки должны были быть врожденные навыки, чтобы осадить и вывести из себя обученного форсъюзера способностей уровня Вейдера, превращая почти в провал то, что должно было стать очень быстрой и решительной победой. Вероятно, это были те же концентрация и самообладание, те же живость и быстрота ума, что делали его достойным подражания боевым пилотом.
Учитывая, что у него было природное дарование, а Мастер Йода невольно и весьма помог Императору в завершении его базисной подготовки, Палпатину оставалось только заточить те навыки, научить его находить и применять свои сильные стороны, читать и использовать слабости других.

У Лорда Вейдера их было очень немного, и он хорошо маскировал их, но Император был спокоен и уверен в успехе. Он не хотел терять Вейдера - идея иметь и Вейдера, и Скайуокера по-прежнему была заманчива. Но если будет необходимо пожертвовать одним, чтобы контролировать другого, то он отдаст Вейдера. Его новая Империя может быть построена со Скайуокером так, как это никогда не могло бы стать с Вейдером. Мальчишкой будет труднее управлять, чем его отцом, но выгода покроет риски.

И в шахматной игре за неограниченную власть иногда приходится отдавать даже главные фигуры, в преследовании конечной цели. Он располагал достаточным временем для подготовки мальчишки, чтобы довести его навыки до уровня, способного противостать Вейдеру.
Да; скорость и техника против грубой силы и опыта.

Его две фигуры наивысшей ценности - будет ли он вынужден отказаться от одной, чтобы обладать другой? Он уже улыбался в предвкушении.

И если он должен будет пожертвовать Лордом Вейдером, чтобы обеспечить лояльность его сына, то это зрелище, по крайней мере, должно развлечь его. И если Скайуокер не сможет победить Вейдера, Палпатин ничего не потеряет - у него останется Лорд Вейдер и… тот самый момент. Достижение непревзойденного господства. Память о великолепном, взрывном и несравнимом падении его Джедая - еще настолько свежая, что моментально вызывала волну возбуждающего адреналина.
И даже умерев, Скайуокер мог бы послужить его цели...

Палпатин протянул руку ко лбу Джедая - точно так же, как он сделал, когда Джедай только прибыл к нему - желая вновь почувствовать это средоточие мощи, опьяняющей, могущественной, захватывающей.

Но теперь там было что-то еще, изолированное и особое, похожее на масло в воде.

Тьма пропитала связь его Джедая с Силой, интенсивно увеличивая и расширяя острую, как бритва, концентрацию. На тонких губах Палпатина появилась довольная улыбка, тотчас исчезнувшая с внезапным приходом другой мысли – настойчивой и навязчивой.

Он должен убить его; убить его сейчас, пока тот спал.

Мальчишка был слишком силен, представляя чересчур большой риск. Император снова вспомнил едкие слова Скайуокера в камере - о том, что именно он бродил в самых темных кошмарах Палпатина, именно он был угрозой, так долго нависающей над головой Ситха. Он был демоном Палпатина в темноте, волком, охотящимся в тенях... и он знал об этом.
Он должен убить его. Разрушить то кошмарное видение раз и навсегда.
Мысли Палпатина направились в прошлое к его собственному Мастеру, убитому во сне своим учеником, слишком могущественным, чтобы тот смог обуздать его. Палпатин потер острым ногтем растянувшуюся в жестокой улыбке губу.

Но его Мастер был беспечен и неосмотрителен, когда с такой готовностью доверял своему ученику – позволяя тому слишком много свободной воли. Самонадеянность ослепила его к возможности предательства. Палпатин никогда не сделает такой ошибки. Он будет пристально и тщательно наблюдать за своим Джедаем, полностью контролируя и безжалостно разбираясь с любым вызовом.

Да, он оставит мальчишку, позволит ему жить. Последние месяцы были такими бодрящими и воодушевляющими. Его неограниченная мощь и его упрямое, своенравное нежелание подчиняться создадут немалые трудности в управлении им - но острые ощущения обладания учеником, способным повернуться против него так, как никогда не делал Вейдер, сами по себе были стимулом.

Слишком долго ему принадлежал обученный служебный пес, понял Палпатин; он был силен и безжалостен, но всегда готов идти у его ноги.

Теперь у него был волк - дикий, непредсказуемый, жаждущий убежать.

Припадет ли он когда-нибудь к его ногам, как его отец?

У Вейдера просто не было желания самому бросить вызов Мастеру; никогда не было. Палпатин всегда держал его слишком крепкой хваткой, начиная действовать еще в его детстве. Тот мог хотеть полной власти, жаждать ее, делать для этого неуловимые, скрытые шаги против него, но его желание и его смелость были обособленными мирами. Он никогда сам не бросал вызов власти Императора, никогда не запугивал его, никогда не пускал ему кровь, как это сделал его сын, и буквально, и фигурально.
И снова Палпатин дрогнул, колеблясь перед лицом этой подлинной угрозы… но как он мог уничтожить эту неотразимую мощь, настолько захватывающую в своем своенравном вызове.

Крайне нестабильную, но... безудержную под давлением. Ищущую свой путь - путь, тщательно намеченный ей Палпатином. Не будет ли он обучать своего палача, как это сделал Дарт Плэгиус?
Сможет ли он навсегда обуздать и укротить эту мощь?

Однако это было так невероятно живительно; провокационно, чарующе.
Огромный риск ради огромной выгоды.

И какие уже были достижения! ранее он хорошо ощутил, как его Джедай призвал к себе яростную, штормовую Тьму, впервые по-настоящему используя ее сам, а не позволяя ей использовать себя.
Сам воздух потрескивал тогда бушующей и неукротимой мощью. Новым потоком Тьмы, дикой и несдержанной, открывающей новые двери. Стремительный наплыв энергии - и Палпатин купался в ее отраженной славе, чувствуя себя возрожденным и крепким в этой новой волне, чувствуя, как его вожделение мгновенно насытилось этой близостью к такому сконцентрированному и живому притоку мощи.
Мощи, которая скоро станет равносильна его собственной.
Мощи, которая уже была реальной угрозой.

Снова Палпатина одолели сомнения…

Но он не хотел уничтожать того, в чье создание вложил так много. И хотя Палпатин хорошо осознавал, что его страстное желание обладания может влиять на его решение, он был готов убить мальчишку, если это необходимо. Мальчишка был просто слишком могущественным, чтобы рисковать его неповиновением.

Палпатин научился этому на крайне дорогостоящей ошибке своего собственного Мастера. В конце концов, это сам Палпатин поднес стальной нож убийцы к горлу Дарта Плэгиуса.
Бесшумное стальное лезвие, а не лайтсейбер, чей особый звук сразу бы предупредил жертву. Он подобрал наиболее подходящее оружие для своей цели, будучи свободным от укоренившихся традиций обучающихся с детства форсъюзеров.

Факт, что Скайуокер также обучался только, когда вырос, давал тому неожиданное преимущество - он не полагался исключительно на Силу. Он предпочитал использовать более сбалансированный подход - применяя к ситуации свой быстрый и гибкий ум вместо того, чтобы немедленно погрузиться в Силу.

Да, Скайуокер будет также использовать хитрость, а не грубую силу, будет использовать все оружие из своего арсенала, что сделает его непредсказуемо опасным в любом столкновении.
Император улыбнулся - почти нежно - в этом они были очень похожи.

Он взглянул на мальчика, совершенно тихого и спокойного, как телом, так и разумом, потерянного в пустоте между забытьем и истощением.

- Отдыхай, Темный Джедай. Завтра - начало новой жизни, - используя Силу, он подтолкнул мальчика в глубокий сон.

И на сей раз его Джедай не сопротивлялся.

Неохотно убирая руку, глаза Палпатина задержались на двух темных капельках крови у лица мальчика - совершенных алых окружностях на фоне чистейших снежных простыней; манящих, гипнотизирующих...

Видение овладело им, разворачиваясь, как бесшумный взрыв, разрывающий в стороны действительность-

… … …
… … … … … … …

Он видел волка ночью, дикое существо, которое часто приходило в его видения на протяжении двух долгих десятилетий, чуть слышимое во тьме, своенравное и непредсказуемое. Оно исчезло в волнении теней, как это было и раньше, и он уставился в пустое безмолвие…

Абсолютная тишина. Он нерешительно повернулся.

Около него, на коленях, в немой неподвижности стоял его падший Джедай; в ниспадающем складками тяжелом плаще из густого и поглощающего весь свет черного меха. Покорно потупив глаза.
Волк в ночи… потяни слишком сильно его цепь, и он укусит.

Джедай встал, соболиный плащ скользнул вниз, открывая бессловесно протянутую руку с глубокими порезами, сочащимися темно-алой кровью, капающей с его пальцев.
Глаза Палпатина были прикованы к протянутому лайтсейберу, запачканному кровью - цвета гнева, страсти и предательства...
Это был сейбер Вейдера; мальчишка, в конечном счете, убьет своего отца?
Почему он давал меч Палпатину?

- Возьмите его,
проговорил его дикий Джедай, хотя его губы не двигались.

Палпатин снова взглянул на лайтсейбер, на безупречные алые капли, стекающие по рукоятке и падающие в ноги Палпатина, впитываясь в подол его плаща...

Жизнь, яркая и насыщенная.
Смерть, проливающая рубиновые слезы.

Смерть…

… … … … … … …
… … …

Видение исчезло, вытягивая воздух из легких Палпатина, и он вновь оказался в безмолвной тишине покрытой тенями комнаты, уставившись на пару капель крови.

Какое-то время он неподвижно стоял и размышлял над видением.

Значит, мальчик убьет своего отца? Это неизменное, непреложное событие?

Зачем бы еще он отдавал сейбер Вейдера? Палпатин приказал ему сделать это, и он принес доказательство своего подчинения?

Что он видел? - возможное будущее или предупреждающий похоронный звон?

В любом случае, он не слишком удивился - цена за большую власть и мощь требовала большего риска, большей бдительности и больших сил для контроля. Это было нормально для него; он даже с нетерпением ждал этого.
Игра высокой ставки - единственная игра, достойная его внимания.
Было ли это предупреждением, станет понятно в свое время. Видение всегда вооружало заранее, оно было даром просвещения. И теперь у него было знание, чтобы творить настоящее своими руками.