Название: Вне Свет, в нем Тьма
Жанр: джен, психологическая драма
Размер: миди
Персонажи: Энакин Скайуокер, Шми Скайуокер, Оби-Ван Кеноби, Палпатин, Падме Амидала, ОМП
Содержание: серия зарисовок об Энакине Скайуокере (Дарте Вейдере), объединенных в несколько циклов.
Примечание: было написано на челлендж хэдканонов на игровом форуме. Задавались вопросы, игроки на них отвечали. Если вам кажется, что где-то пересказывается канон - вам не кажется. Какие вопросы, такие ответы:)

Глава 1. Сердце дракона
В тебе дух дракона
На Татуине точно знали, кого и чего опасаться, что делать следует, а что — нет. От этого зависело выживание. Часть правил давно уже превратились в легенды и мифы, но все равно никто не решался нарушить их — жизнь дороже. Одним из таких правил было не показываться ночью на улицу и ни в коем случае не открывать дверь. Это как раз было понятно — все опасались тускенов или грабителей, а то и всех сразу. Вторым негласным правилом была настороженность по отношению к незнакомцам — и это тоже было понятно, потому что они легко могли оказаться грабителями.
В городах с этим было чуть сложнее — там часто встречались приезжие, но они надолго не задерживались. Заправив горючее и закупив еду, тут же сматывались. Если не сматывались, то зависали в кантине, а это был уже другой разговор — всем становилось ясно, какие у них тут дела и с кем.
Но вот чтобы так... незнакомец просто появился на улице в квартале рабов, пеший, в обтрепанной одежде. Шми насторожилась — на бандита тот не был похож, но какой же нормальный человек приходит уже на закате? Еще немного, и на улице будет просто опасно. Незнакомец заметил ее, направился к дому. Шми вся собралась — пока все было хорошо, и она просто сидит на крыльце... но если что, у нее есть нож и отбиться она сумеет.
— Уважаемая... — незнакомец заговорил, — не будете ли вы так добры дать мне пару лепешек и наполнить флягу водой? — и подошел ближе, оказавшись в луче света, падающего из дома.
Тут и стало ясно, что он был просто слеп. Шми расслабилась — вряд ли слепец нападет на нее. Желание помочь калеке победило опасения.
— Проходите в дом. Все равно скоро станет темно, вам опасно быть на улице.
Незнакомец послушался.
За ужином все молчали, и только потом Шми спросила:
— Как это... с вами?
— Братья-солнца выжгли мне глаза, — туманно ответил странник.
— Так все же знают, не стоит долго смотреть на солнце, особенно в полдень, — встрял, наконец, Энакин, подозрительно молчавший за ужином.
— Эни, будь повежливее, — сказала Шми.
— Ага. Простите... — потупился Энакин.
— Ничего, мальчик. Я привык. Не смущайся.
— А...
— Твой голос. И потом, Сила заменила мне зрение, — странник улыбнулся, — так что я могу и ночью путешествовать.
— Все равно, опасно это, — снова вмешалась Шми.
— Опасно... Сынок, скажи мне, а кто здесь самый опасный?
— Ну это известно... Тускены да крайт-дракон. Хотел бы я быть таким же сильным, как он!
— Почему?
— Потому что у него такая чешуя... как броня, ее ничто не берет. Редко какой охотник справится с крайт-драконом! Они самые опасные, самые сильные на свете... и свободные, — добавил Энакин уже тише, но его услышали.
— Однажды и ты будешь свободным, как твой крайт-дракон, — улыбнулся странник, — поверь, мои глаза не видят, но я вижу вот здесь, — он прикоснулся к груди Энакина, — сердце дракона.
— Теперь он будет еще больше фантазировать, — Шми была недовольна.
— Поверьте мне, уважаемая, если чему-то суждено произойти, на то воля Силы. Фантазии — это не страшно. Реальность намного страшнее, и люди намного более жестоки, чем крайт-дракон. Спасибо вам за ужин, а теперь дайте немного воды и я пойду. Ночь для меня не опасна.

Эмоции
— Ох, Эни... — мальчик только морщится, когда мама промывает ему рану антисептиком, — что на этот раз?
— С Гридо подрался, — хмуро объяснил Энакин, — а нечего ему меня оскорблять!
Шми только вздохнула. Ну что с ним поделать? Мальчишка... Она не стала спрашивать, чем именно его оскорбил маленький родианец, — они цапались постоянно, из-за любой мелочи. Энакин вообще вспыхивал мгновенно. А все обостренное чувство справедливости. Нетерпение к тому, что их жизнь никак не изменишь. Шми с этим давно смирилась, а ее Эни — нет. Все время твердил о снах, в которых улетает к звездам. Обещал, что все изменит, что сделает для нее столько, сколько сможет, а сможет он все.
— Ну вот, готово... — Шми убрала антисептик. — Скоро будет ужин.
— Спасибо, мам, я лучше к себе.
Это означало, что он скроется в своей комнате и будет возиться с железками до полуночи. Пожалуй, это единственное, что его успокаивало. Женщина стала собирать на стол, улыбнулась своим мыслям — какой бы он ни был, но он ее сын. Она его любит. Пусть и не понимает порой. Он добрый и отзывчивый на самом деле... вот только слишком любит рисковать. Слишком любит драться. И гонки. Вот это особенно плохо — сердце Шми каждый раз разрывалось от переживаний, когда Уотто выставлял его на гонках. Эни ни разу еще не побеждал, но всегда был счастлив после. И какое-то время меньше влипал в приключения.

Медитация
— Энакин, попробуй медитировать. Я чувствую, твоя душа неспокойна, — сказал ему Оби-Ван. Они шли по коридору Храма и беседовали. — Понимаешь, твои эмоции — твоя же проблема.
— В чем именно проблема? — Энакин никак не понимал, чего от него хочет учитель. — Я просто чувствую себя живым. Вот и все. Это так плохо?
— И все же, попробуй медитировать.
— Да пробовал уже, толку-то.
— Ну хорошо.
Энакин и Оби-Ван пришли в зал медитаций — как полагается, там были растения в кадках, декоративные фонтанчики и много чего еще — чтобы было комфортно представителям всех видов и рас. Устроились на полу друг напротив друга. Обычный вроде бы урок...
— Закрой глаза, Энакин. Почувствуй Силу. Как она течет вокруг, как наполняет все в этой комнате...
Энакин честно постарался, но результатом был только окрик Оби-Вана:
— Ты что делаешь? Ты же просто полыхаешь!
— Виноват, учитель. Я сделал все, как вы сказали. Я чувствовал Силу. Как говорят, «Сила течет во мне и я един с Силой».
— Ты же знаешь кодекс джедаев. «Нет эмоций, есть только покой».
— Знаю, а толку? — Энакин попытался войти в медитацию снова...
— Стоп. Пошли отсюда. Ты так все здесь спалишь просто. Все живое сожжешь своей Силой, — Энакин отчетливо почувствовал недовольство Оби-Вана и непонимание, что с ним таким уникальным делать.
— Верно. Я лучше к себе пойду, — Энакин тоже был недоволен получившимся уроком.

Обида
Обиднее всего было, когда тебя ни во что не ставят. Когда разговаривают с тобой, как с мелким, когда отделываются туманными фразами... Если коротко сказать, обижаться можно на все подряд, но так же никаких нервов не хватит! Да и обида слишком быстро вспыхивала, перерастая в гнев.
Оскорбленное чувство собственного достоинство саднило больнее всего. Энакин не мог толком общаться с ровесниками — они все юнлинги, а он аж падаван, вроде и опередил их в чем-то, а вроде... порой сильно провисал в некоторых вещах, типа истории там. Ну что было поделать, что он такой... самоучка? Как был, так и остался. И еще более острое чувство несправедливости захлестывало Энакина, когда что-либо напоминало о прошлом. Когда на своих миссиях и военных операциях ему приходилось освобождать рабов, это словно напоминало «вот ты кто на самом деле, ты недалеко ушел от них». Как он ни старался, от этого гадкого чувства бывшей несвободы отмыться не получалось. Он хотел стать лучшим — пусть не во всем, это невозможно, но в том, что у него получалось — непременно. В технике. В фехтовании. В менталистике и телекинезе. После того, как он почувствовал себя свободным, он стал на редкость ревнив ко всему, что считал своим. Неважно, техника это была, достижение в чем-либо... В лучшем случае он еле сдерживал себя — здесь не Татуин, а все эти юнлинги и падаваны — не Гридо, так просто не зазвездишь. Хотя порой очень хотелось... Просто потому что. Просто чтобы показать, что он тоже чего-то стоит.
Может и следовало бы поговорить с Оби-Ваном, так мол и так, да тот сам недавно в рыцари вышел из падаванов, что он может! Энакин порой чувствовал себя опытнее учителя, и в некоторых житейских вопросах так оно и было. Его жутко обижало, когда его недооценивали.
Зачем ему в голову вбивают про отсутствие эмоций, про этот покой... Он чувствовал себя просто мертвым, задыхался. И никакие растения, фонтанчики и прочие сады камней, у других призванные вызывать созерцательное настроение, не помогали.
Вернувшись к себе, Энакин закопался в записи на датападе, которые на днях скачал из храмового архива — чертежи, статьи по галактической физике и математике... Когда к нему заглянул Оби-Ван, то лишь поразился ровным и спокойным эмоциям, исходящим в Силе от его ученика.
— Здраствуйте, учитель! — Энакин наконец-то оторвался от записей и соизволил его заметить. — Хотите, я расскажу вам, какой интересный чертеж корабля нашел в архиве?
Снова полыхнуло в Силе. Оби-Ван только выдохнул. Нет, это не исправить. Разве что почаще всякую технику подсовывать...
— Давай, рассказывай, — и устроился рядом с обреченной готовностью к чему угодно.

Добавлено через 4 мин.
Глава 2. Летная погода.

Стихия
Его стихия — огонь. Солнца Татуина, братья-близнецы, жестоки. Звезды — те же солнца. Издали — тепло и приятно, но внутри все кипит. Падме говорит, что у него солнечная улыбка, что в нем много света, в нем есть добро. Если бы она знала, как выжигает его внутреннее пламя... Не говорила бы это. И пламя Мустафара, сжегшее его дотла... до пепла. Темное пламя души, алый цвет меча.
Его стихия — ветер. Стремление ввысь и вперед. В бою — инстинктивный выпад, знание, что обязательно повезет. Обычно так и бывает, но и проиграть по юности — не стыдно. И снова — за штурвал, снова — в полет. Все выше и выше... Небо зовет к приключениям. Еще бы за них не отвечать!
Стихия — металл. Механизмы, словно живые — откуда бы знать, что с ними делать? Он знает. Просто знает. Всегда. Общий язык с ними — легко понимать. Все четко и просто, если есть схема. Почему это всех удивляет? Как шутка Силы — броня.
Стихия — смерть. Терять... но не стерпеть. Месть. Скольких можно терять? Мстить тоже можно устать. Пламя, обращенное в пепел — давно нет ни злости, ни гнева. И слава — уже не нужна. Слава имперского палача. Все, что в нем есть — и Свет, и Тьма... Республика, Империя, полеты, корабли, далекие звезды... Его стихия — мир. Ни ситх, ни джедай.
Он знал, как на самом деле было... потому что его стихия — сама Сила, он сам — стихия.

Не-красное
Энакин не любил красный цвет. Ничего не имел против — в доме Падме на веранде росли красные цветы в горшках, этот цвет встречался в ее парадных одеяниях — ох уж эта набуанская мода! Но все равно от этого цвета было неуютно. Хуже только бежевый, песчаный — чего он навидался в детстве, так это песка. До сих пор вспомнишь, как ноги утопают в песке, как тот набивается под одежду, в волосы, в обувь... Какое все блеклое было на Татуине, выжженное солнцами, под цвет песка и глины... Вспомнишь — и вздрогнешь невольно. Хуже только красный. Особенно с тех пор. С того времени, как он вернулся на Татуин. С того времени, как на руках умирала мать, и ее лицо было в запекшейся крови. Он тогда не просто перепачкал руки кровью, он ею омыл руки — кровью тускенов, заплативших смертью за смерть.
А вот черный цвет дарил покой и уверенность в своих силах. Не то чтоб ее не было, но еще немного никогда не помешает. Уютный, прохладный... бесконечный, как космос. «Я полечу к звездам! Увижу все-все звезды и планеты!» — сказал он в детстве. Теперь выполняет свое обещание. Полет в космической черноте — ни с чем не сравнимое удовольствие, каждый раз как ожидание чуда. Или просто гнать спидер по улицам... Такое выпадало нечасто — как же, джедай, миссии, просто так не поболтаешься без дела, но когда все-таки получалось удрать на нижние уровни Корусанта, куда никогда не заглядывало солнце, и всегда была темнота, подсвеченная огнями реклам, было здорово. А еще там можно было гонять сколько угодно на любых скоростях.
Он и в одежде-то стал выбирать темные тона. Логично объяснил — «я же в бою все время, практично». И доспехи из черной кожи, а не непонятная накидка из шерсти, как у других, все по той же причине. И потом, ему нравилось, как Падме улыбается, когда они встречаются — она, такая роскошная... ей так шел темно-синий цвет, и он — пропыленный, после очередной битвы, в своих доспехах. Разные, но половинки единого целого, предназначенные друг другу. Он чувствовал, что нравится ей — именно таким, и она ему — такой. И что им в этот момент принадлежит весь космос.

Идеальный день
Никогда понятия не имел, что такое "идеальный день". Каждый день в общем-то идеальный. Жив, с друзьями и близкими все хорошо — вот и идеальный день. Ну еще неплохо, когда этот день чувствуется. Когда что-то происходит. Скажите, когда не происходит, ага...
Такое чувство, то ли "отвяжитесь от меня", то ли желание съюморить. Хотя юморить что-то не хочется. И писать банальностей вроде "идеальный день — это весь день на гонках, а вечер с любимым человеком" тоже не хочется, потому что это не идеальный день. Ну то есть сегодня может быть... а завтра уже будет казаться, что идеальное что-то другое, послезавтра — третье... И как в этом множестве "идеально" найти истинное?
Есть вещи, от которых просто кайфуешь, да. Есть то, что хочется чувствовать и чувствовать... Но вот в чем проблема — нужно напоминать себе, что ты это чувствуешь. Нужно время от времени бить по эмоциям, чтобы понять — да, они есть. Они вот такие вот. Я жив и это здорово. А если не напоминать, проваливаешься в пучину тревожности — а точно ли все как надо? А я справляюсь? Зато стоит нажать на газ, и все становится простым и понятным. Ты просто делаешь, что должен, думать будешь потом, и пока делаешь вот это вот все, интуитивно, пока чувствуешь — ты живешь.
Короче, идеальный день — это когда топливо залито под завязку, во всех смыслах.

Летная погода
На Татуине жарко, особенно днем — никто в своем уме не высунется на улицу, особенно в районе полудня, особенно без головного убора и должной защиты от жары. Пустыня жестока, она быстро иссушает тело, старит и забирает силы. Два солнца, высоко стоящих в зените белесого неба, тоже были жестоки. Они забирали свою дань не хуже тускенов, и люди давно приспособились защищаться от жары. Строили полуподземные дома, ловили влагу из воздуха — вода была здесь дороже любых денег. К вечеру становилось прохладнее, улицы оживали. Не то что бы днем было так уж тихо, но самая та уличная торговля была утром и ближе к вечеру, все это знали.
Энакин прибежал домой — Уотто отпустил его, торговля все равно не шла, а другой работы в лавке не было. Мать только грустно улыбнулась, увидев, как шустро мальчик скрылся в своей комнате — знала, что не стоит заходить и трогать его бардак из всяких железок, которые он тайком натаскал со склада. Она посидит немного на крыльце в межзакатье, полюбуется заходящими солнцами, сделав вид, что ей так хочется — на самом деле Шми не хотела мешать уединению своего сына и давно уже поняла, что он что-то затеял, и что это будет сюрприз. Вот только хороший или плохой, она пока не знала. Так или иначе, ей было приятно, когда жара спадала, но еще не устанавливался ночной холод. Это Энакину на все было наплевать, лишь бы чинить что-нибудь. Лишь пару раз он выбрался посидеть на крыльце вместе с ней, но быстро юркнул назад.
...Когда Энакин впервые оказался на Набу, то не поверил, что вода может быть просто так. Что ее не добывают из влагоуловителей, а можно просто зачерпнуть из реки или озера. И что зелени так много... Первое время ему было слишком холодно. Вокруг пахло травой и цветами, светило солнце, но здесь оно было одно и совсем другое — не жестокое, а ласковое, как мамины руки. Энакину стало грустно — зря он ее оставил на Татуине, увидит ли еще... Но какое дело, что тут вокруг, когда такое творится! Как только он смог поднять тот корабль в небо... спрятался вроде бы. А вышло, что он и выиграл всю войну. Даже почетным гражданином Набу стал, вот как.
...Позже, в Озерном краю они с Падме были одни. Энакин шутливо подначивал ее, она сердилась, но притворно, и был такой приятный солнечный день... Солнце — вот его погода. Солнечная, ясная и ласковая. Набуанский климат, сначала показавшийся маленькому Энакину холодным после жара пустыни, ему же взрослому показался приятным, когда он оказался в тех краях снова.
...На самом деле ему нет никакой разницы, где какая погода. Намного важнее, что сейчас происходит, как надо действовать, какую выстроить стратегию... Он привык мыслить по-военному. Привык действовать интуитивно, получая от этого удовольствие, и времени все больше проводил в полетах, чем на поверхности планеты. Это и доставляло истинное удовольствие — чувство полета, скорость, и даже когда он очередной раз оказывался прав в споре с Оби-Ваном. Ну как же иначе — лишний раз отметить, что он чего-то стоит, и доказать это! Поэтому самая лучшая погода для «идущего-по-небу» — летная.

Все могло сложиться иначе
Энакин порой задумывался о том, что было бы, не забери его тогда Квай-Гон в Орден. Хоть жизнь в Храме джедаев оказалась и несладкой — он не вписывался в стандарты, был слишком привязан к матери, по которой очень скучал, а практически никто из джедаев не знал, что такое «семья» и как можно по кому-то скучать, то останься он на Татуине, сомнений у Энакина не было — вряд ли ему удалось бы выкупить себя из рабства. И даже случись такое, кем он стал бы там? Скорее всего бандитом. Или вообще был бы убит — людям с добрым сердцем трудно выжить в таких условиях.
Поэтому Энакин был благодарен Квай-Гону, что тот обратил на него внимание, что вырвал из рабства... Когда тот умер от руки ситха, Энакин не находил себе места от горя, все тренировался и тренировался, выпуская пар, совершенствуясь и увязая в своих кошмарах... Он нигде не был своим. Магистры Ордена это видели и попросили помощи у канцлера Палпатина — Энакин все-таки почетный гражданин Набу, так почему бы именно представителю этой планеты не помочь? А может, у них были другие мотивы — Энакин не знал об этом. Ему просто было приятно внимание, просто радовала возможность время от времени удирать из Ордена и глядеть на другую, обычную жизнь...
«Берегись своего друга Палпатина» — сказал Энакину Оби-Ван. Только было уже поздно. Влияние канцлера, когда-то невольно заменившего Энакину отца, стало слишком сильным, всеобъемлющим. Джедаи могли бы сказать, что они сами, своими руками слепили из Энакина ситха, да кто же в таком признался бы?
Глядя на лавовую реку Мустафара, Вейдер вспоминал все это нагромождение случайностей и закономерностей. Он натворил много ошибок, главная из которых — только что устроенное им побоище. Гипнотизирующая мощь Темной стороны Силы отступила на время, как будто специально, чтобы дать осознать все... В любом случае было уже поздно. Он знал, что дороги назад нет. На то воля Силы, иначе не сказать.

Добавлено через 4 мин.
Глава 3. Энакин и Падме.
День нетактичных вопросов
— Смотри, это я в законодательной школе. А это мои подруги. А это... — Падме смутилась, спрятав детскую голографию, где она была совсем малышкой.
— Ты всегда была красивой, — развеял ее неловкость Энакин. Они приехали в Тид вчера, и Падме его совсем замучила, показывая дом, знакомя с семьей. — Сола на нас уже смотрит так...
— Как?
— Слишком... ты же знаешь... — Энакин хотел сказать «я только твой телохранитель», вслух за обедом он так и отвечал на подначивания Солы, но в глубине души знал, что не только. Повисла неловкая пауза. Падме отвернулась к окну, нарочито рассматривая цветок в горшке, все ли с ним в порядке.
— А какое у тебя было самое счастливое воспоминание из детства? Извини... — Падме сообразила, что ляпнула, только когда вопрос уже прозвучал. Ну да, откуда быть счастливому детству у раба... Энакин строго посмотрел на нее и ответил:
— Все в порядке. Иногда я бывал не то что бы счастлив... скорее спокоен. Когда собирал дроида для мамы, когда усовершенствовал гоночный под... А однажды мама все-таки уговорила посидеть меня рядом с ней на крыльце в межзакатье... как будто чувствовала, что я скоро от нее уеду. Она тогда попросила уличного музыканта сыграть ее любимую мелодию. Он играл, а мы сидели и слушали. Был вечер, и вокруг чувствовалась такая печаль... Но почему-то в этот момент я был счастлив. Потому что я чувствовал себя свободным. Музыка дала это чувство.
— А что значит — чувствовать себя свободным? — Падме не отставала. Видимо, сегодня день нетактичных вопросов. Энакин только усмехнулся.
— Пока не узнаешь, не поймешь, — коротко ответил он. — Но это как полет. Когда тебя ничто не сдерживает. Когда... да просто так. Но на самом деле я был счастлив, когда познакомился с тобой. Слушай, ты ведь много путешествовала... — Падме кивнула. — А у тебя есть альбомы с голографиями из тех путешествий? Покажешь?

За это я буду тебя любить всегда
— Энакин, помоги мне... Энакин... — лицо матери искажалось в жарком мареве, было залито кровавыми потеками, плавилось...
Он вскочил весь в поту — опять эти сны. Мать в опасности, Энакин точно это знал. Он всегда был уверен в своих видениях, они ни разу не подводили. Но никто ему не верил. А было так больно, давило в груди, трудно было дышать...
Они с Падме летели на Набу, его миссия по ее охране должна быть выполнена. Но душа разрывалась на части — он должен быть рядом с матерью, должен помочь ей! Но... Энакин чувствовал себя связанным по рукам и ногам этими обязательствами и ничего не мог сделать. Рядом Падме, его ангел, защиту которой поручили ему — редкая удача, но кошмары... Энакин молчал, сколько только можно, и только через месяц, в Озерном краю, Падме не выдержала:
— Тебя что-то беспокоит?
— Да. Сны. Понимаешь... — и Энакин рассказал ей все.
— Что ж... Ты должен охранять меня, верно? А я хочу на Татуин. Значит, мы летим на Татуин.
На душе стало легче — ему действительно достался ангел. Всепонимающий, всепрощающий... и только за одно это он будет любить ее всю жизнь.

Признание
Страх разъедал душу. Страх и отчаяние. Во что только обошлась эта авантюра! На Татуин он полетел верно, с матерью правда случилась беда, но потом... Нет бы оставить Падме на ферме Ларсов, а самому все разведать! Проклятый завод по производству дроидов, проклятый Джеонозис... тут пахло войной, это определенно.
Они еле вывернулись с конвейерной ленты, чтобы попасть в руки сепаратистов. В живых их оставлять не собирались, это факт... Перед глазами пронеслось все — их недавний разговор, тогда Падме возражала против их любви. Точнее, сомневалась. Джедаям не положено, несмотря на заверения Энакина «можно сказать, что нам положено любить», а она все-таки сенатор. Откровенный мезальянс, который придется еще и скрывать. Хотя Энакин заметил, что она покраснела и отводила глаза, несмотря на активное вроде бы возмущение.
И вот они в плену, их будут судить... Связанными толкнули в телегу, чтобы везти на суд — он явно должен быть скорым. Сердце толкалось в груди — он потеряет ее... потеряет... нет... нет... еще и Падме, не только мать... Как страшно терять тех, кто тебе дорог! Когда невозможно исправить, восполнить потерю, а можно только отомстить... Но будет ли кому мстить, если...? Во взгляде Падме сквозило такое же отчаяние. Жить им оставалось совсем недолго, если суд состоится. Вот так все бесславно провалить... И тут с губ само сорвалось:
— Я люблю тебя, Падме.
— И я тебя.
За поцелуем Энакин и Падме не заметили, как телега выехала из тьмы туннеля на свет арены Петранаки, где должен был состояться «суд». Несмотря на испытания, предстоявшие им, главное было наконец-то сказано.

Ревность
Ревность... Это такое чувство, что мутит разум, поглощает полностью... А ты должен делать вид, что все в порядке. Смотреть, как она общается с многочисленными сенаторами, правителями — там Падме в своей стихии. А Энакин чувствовал себя бледной тенью, следующей за ней — ну как же, телохранитель вроде бы, имеет право и не имеет одновременно. На то, чтобы высказать свои эмоции, права он точно не имел — прилюдно. Зато наедине перебирал всех этих сенаторов до десятого колена их родни, и раз за разом Падме доказывала, как любит его, и что именно его.
Может быть, отчасти поэтому Энакин остался на неофициальном бессменном посту телохранителя сенатора Амидалы — муж должен знать, что происходит с его женой, и желательно видеть это своими глазами. Все было относительно спокойно... ну, не считая того, что сердце рвалось на части от любви, ревности, страха потерять и желания обладать одновременно и бурных ночей, когда они все-таки происходили... но когда Падме сказала, что ей поручено ехать на встречу с сенатором Кловисом, Энакин почувствовал неладное — по одному тому, каким мечтательным стал взгляд Падме. А оказаться в роли телохранителя не в привычной обстановке Корусанта, где он формально живет в Храме джедаев, хотя по факту чаще в покоях Падме, а в ее сопровождении, и смотреть, как она флиртует с бывшим любовником... Пусть Падме и говорит, что ничего к нему не чувствует, что они давно расстались и вообще это для дела, пусть она верна ему — это он знал — все равно Энакин чувствовал себя разъяренным ранкором. А когда высказал ей все, получил в ответ «ты ничего не понимаешь, так надо». Конечно, надо! Он с удовольствием бы разнес весь дворец Кловиса. И втайне был даже рад, что хозяин этого дворца оказался тем еще гадом, чуть не отравившим Падме. Они получили все доказательства, ради которых прибыли, и убрались оттуда.
Но Сила, чтоб он еще раз отпустил ее! Чтобы к ней приблизился хоть кто-нибудь... даже Оби-Ван. Особенно Оби-Ван. Кому уж точно не хотелось рассказывать об отношениях и супружестве, так это своему учителю. Незачем. Узнает он — узнает и весь Храм, а тогда их с Падме разлучат... Этого никак нельзя было допустить. И выхода не было, кроме как раз за разом выплескивать накопившееся и мечтать о времени, когда не пришлось бы скрываться...

На удачу
— Я хочу подарить тебе это, — мальчик протягивал Падме безделушку, — я сам это вырезал из дерева. Это тебе на удачу. Девушка взяла подарок, посмотрела — подвеска с простым узором из линий, похожих на схематичное изображение солнца, и поблагодарила: — Спасибо, Эни.
На корабле было холодно, о нем все забыли. Какое кому дело до пусть и бывшего, но раба, когда все крутятся вокруг королевы? И Падме, служанка, в их числе...
— Я, королева Набу, обращаюсь к народу гунганов за помощью... — Энакин только рот открыл — вот тебе и служанка! Полюбить, как говорится, так королеву... Только она слишком взрослая, а он пока еще мал. Насупился. Кому он нужен? И подарок его, этот талисман с орнаментом солнц — тоже. У королевы полно всяких драгоценностей, что ей до какой-то деревяшки. И до него...
Сила, однако, их свела снова. Кто бы мог подумать, что простая миссия телохранителя закончится не просто приключением, а еще и свадьбой? Тайной, о которой никто не должен был знать — ведь джедаям не положено жениться, за редким исключением, конечно. Не положено даже иметь привязанности. Какое расплывчатое понятие! На вопрос Падме «но вам же запрещено любить?» Энакин ответил со свойственной ему прямотой и эмоциональностью:
— Нам запрещено привязываться. Но можно сочувствовать, сострадать... так что можно сказать, что нам положено любить.
...Прошло много времени. Падме стояла у окна, расчесывая волосы, любуясь видом Корусанта, и ее округлый живот с трудом скрывали даже роскошные набуанские платья.
— Я помню, как ты мне это дарил, — показала она на деревянный талисман, — и улыбнулась. Энакин улыбнулся ей в ответ. Падме была его талисманом. Но понял это он только сейчас, когда его стали мучить сны о ее смерти. Энакин так боялся ее потерять... он уже потерял мать. И потерять любимую женщину и ребенка? Нет, ни за что!
Ни за что. Пусть даже он перейдет на Темную сторону. Сменит имя на Дарта Вейдера. Пусть. Он все вытерпит, лишь бы она жила... думал он так в кабинете у канцлера, клянясь в верности. Надеялся, что тот поделится знаниями о продлении жизни...
...— Лгунья! — рука сжалась сама. В воздухе, но шею Падме обвил Силовой захват, и она потеряла сознание.
— Оставь ее! — закричал в гневе Оби-Ван. Они оба выхватили мечи...
...Много позже, в медцентре, он понял, что Энакин Скайуокер умер на Мустафаре, но там же по-настоящему родился Дарт Вейдер. И первое, что он спросил, когда освоился с системой жизнеобеспечения, она же его броня, было:
— Как Падме?
И услышал:
— Ты убил ее в гневе.
— Она была жива, я знаю!
Он не смог сдержать свой гнев и крик. Половина аппаратуры была разрушена мощным выплеском Силы. И за этой прокатившейся удушающей волной эмоций и боли Вейдер не заметил, как был доволен его учитель, император Палпатин. Ситхи должны избавиться от привязанностей. Должны служить своему делу. Под этим негласно подразумевалось служение учителю, конечно же, и оттачивание жестокости. А самым поощряемым чувством был гнев.
Его солнце погасло. Сгорело. Он сам уничтожил свой талисман. Волна отчаяния прошла, и Вейдер не верил сказанному. Он поклялся узнать правду и уничтожить виноватых в смерти Падме. Которыми негласно считались джедаи, конечно же. Но на самом деле... На самом деле прежде всего следовало узнать правду. Теперь ему не нужен был талисман. Ему нужна была только Сила, и она была с ним. Сила — вот его талисман. Всегда. Как и он — ее.

Сообщение отредактировал Darth Juu - 2.11.2020, 0:03

Если это пророчество и сбылось, то только в последние минуты жизни Энакина, увы. Он никогда не был свободным, хотя и жаждал этого. Раб на Татуине, слуга Силы, слуга своего тёмного владыки... Энакин не умел быть свободным, имхо. Даже когда мог бы стать им.

В этом-то и проблема. Легче человека вывести из рабства, чем рабство из человека, ибо другое для этого нужно. Помощь нужна... определённого рода, а её-то он и не получил. А если самому, то вот так и выходит, если выходит, то самой страшной ценой. Но зато как!