Название: In Shadows and Darkness, вторая часть трилогии "The Son of Suns", AU

автор: Pax Blank

беттинг: Jediula

первая часть ("В Шторме") здесь: https://www.jcouncil.net/topic26006.html

ссылка на оригинал: http://www.alongtimeago.org/page22.htm

Глава 1 Глава 17
Глава 2 Глава 18
Глава 3 Глава 19
Глава 4 Глава 20
Глава 5 Глава 21 (1) Глава 21 (2)
Глава 6 Глава 22 (1) Глава 22 (2)
Глава 7 Глава 23 (1) Глава 23 (2)
Глава 8 Глава 24 (1)
Глава 9 Глава 25 (1)
Глава 10 Глава 26 (1) Глава 26 (2) 26 (3)
Глава 11 Глава 27 (1) Глава 27 (2) 27 (3) 27 (4)
Глава 12 Глава 28 (1) Глава 28 (2) 28 (3)
Глава 13 Глава 29 (1) Глава 29 (2) 29 (3)
Глава 14
Глава 15
Глава 16

Сообщение отредактировал Алита Омбра - 16.6.2012, 23:42

.
Мара сощурилась от злости, когда Вейдер вышел из кабинета Скайуокера и широкими шагами прошел до конца мостика.
Она не стала его догонять, так как Джосс и Риис уже последовали за ним. Они знали, что Скайуокер придет в ярость, если узнает, что Вейдеру или кому-то из его людей позволили шататься по «Несравненному» без сопровождения. Вместо этого Мара снова повернулась к двери, остановилась на секунду, тихо постучала и мягко нажала ручку.
Скайуокер стоял в дальнем конце кабинета, держа руки позади прямой спины и смущая своим пристальным взглядом космос за обзорным экраном. Или, скорее, он просто делал вид, что смотрел туда – она попадалась на эту уловку слишком много раз, чтобы снова обмануться.
Он расположился так, что мог видеть отражение двери в транспаристиловом стекле, наблюдая за тем, как она входит. На самом деле, ему стоило лишь обратиться к Силе, чтобы, не поворачиваясь, узнать ее настроение и намерения, однако по большей части он не использовал этот метод на тех, кто сам обладал способностью к Силе и мог бы понять, что его читали, подняв в ответ свои ментальные щиты. Связь Мары с Силой была весьма ограничена, но одним из того немногого, чему хорошо ее научил Император, была именно защита мыслей. И хотя у Мары были подозрения, что Люк может прорваться через ее щиты, он редко делал это – в основном из учтивости, благодаря их дружеским отношениям, как бы ни хотелось ей верить в то, что он был просто не способен на это.
Так же, как и Риис, Мара постоянно находилась рядом со Скайуокером в должности кого-то среднего между помощником и телохранителем, и они быстро установили между собой некоторый негласный порядок и научились работать в установленных рамках, не будучи при этом настолько бестактными, чтобы напоминать о них друг другу.
Первые полтора года новой жизни были для Скайуокера мучением - он постоянно был подавлен и ко всему безразличен. Он неделями, а иногда и месяцами, скрывался в трех комнатах в глубине своих апартаментов, и когда Палпатин приглашал его ко двору, он несся по дворцу, как ворнскр, раненый в голову, бросаясь на каждого, кто подходил близко. Император постоянно его изводил и отчитывал, провоцировал и наказывал, пока один из них не сдавался, и игра не начиналась заново.
Его назначение на военную службу стало событием, которое помогло Скайуокеру, наконец, успокоиться и примириться с новой жизнью, или даже, скорее, как подозревала Мара, этому помогла сопутствующая его полномочиям свобода. В должности главнокомандующего Центральным флотом Скайуокер получил право относительно свободного перемещения подальше от Корусканта, однако Император наложил строгий запрет на выход из Центральных и Колониальных систем. По мнению Мары, этот запрет был бессмысленным: во-первых, очень маловероятно что он мог как-то пострадать, находясь в составе Центрального флота, во-вторых, любое ограничение, наложенное на него вне стен Дворца, было только формальностью, ибо Люк уже давно доказал, что если он захочет уйти, ничто не сможет остановить его.
По правде говоря, она полагала, что этот запрет был очередным раундом непрестанной игры Императора со своим джедаем, однако теперь это не был такой неравный поединок, как раньше. Ставки существенно возросли с тех пор, как Скайуокер изучил и искусство игры, и своего противника, делая каждую следующую победу Императора более трудной, чем предыдущую. И все же Палпатин всегда наслаждался этим. Он, то возвышал своего дикого джедая, купая его в дарах, власти и почестях, то вдруг приходил в ярость, наказывая за малейшие проступки, со всей чрезмерной жестокостью своей неустойчивой натуры.
И Скайуокер принимал все с одинаковой отстраненностью, всегда оставаясь безучастным, невозмутимым и равнодушным, одинаково относясь и к похвале, и к наказанию. Таково было его возмездие Мастеру. Он понимал, что это приводило Палпатина в ярость, и понимал, почему: он знал исключительно навязчивую идею своего Мастера. Он не был слеп и больше не был наивен, Мара знала об этом. Он не был и выше того, чтобы не играть на слабости Императора – до определенного предела. Но он всегда оставался отчужденным и непричастным, сдержанным и осторожным, хорошо зная об опасностях, присущих игре, в которую играл.
Потому что, в конечном счете, Палпатин всегда срывался и набрасывался на него… и Скайуокер выносил это без возражений - даже подстрекал к этому, что стало также частью их состязания. Установленный и известный им обоим язык, который они пугающе хорошо понимали. И для Люка это значило, что он выиграл удар - довел Палпатина до того состояния бессильного расстройства, в которое он с таким удовольствием ввергал других.
Доказательства этого приходили в форме жестокого воздаяния, ничуть не беспокоящего его.
Он переносил те моменты - совершенно ужасные иногда, она видела доказательства на его коже, испещренной шрамами. Но способность спровоцировать эту реакцию, не важно, насколько сильную, была победой, и Палпатин всегда отступал в ожидании нового столкновения. Она хорошо знала своего Мастера, чтобы понимать, что это скрытое напряжение было ему выгодно. Любое взаимодействие с джедаем было полезно, но в последнее время столкновение их характеров превратилось практически в одержимость, граничащую с зависимостью.
А Скайуокер продолжал давить. Отчасти потому, что он от природы был своенравен и упрям, но также и потому, что глубоко внутри, как подозревала Мара, он верил, что не заслуживает лучшего. Таким образом, они подпитывали друг друга.
Мара остановилась у входа, не зная, в каком расположении духа пребывает командующий. Визиты отца часто провоцировали у него резкие перепады между кипящей яростью и холодной меланхолией. Зная, что он наблюдает за ее отражением, она многозначительно посмотрела в направлении, куда только что вышел Вейдер.
- Что он хотел?
- Он - Лорд Вейдер, – не поворачиваясь, исправил ее командующий, предупреждая Мару, чтобы она сменила тон, говоря о его отце. Хотя между ним и отцом не было любви, Мара знала, что Скайуокер не потерпит к тому никакой непочтительности, от кого бы то ни было.
Она также не могла не отметить, что это отличный способ уйти от вопроса. С тех пор, как Мара больше не могла потребовать ответа у джедая Императора, если он предпочитал не давать его сразу, он точно не дал бы его и потом, даже если она переформулировала бы вопрос. Но он не предоставил ей такой возможности.
- Поворачивай корабль обратно – присоединяйся к «Ярости» и «Доминанту» и возобнови курс на Неймодию. Прикажи переделать расчеты скорости, чтобы учесть нашу задержку.
- Конечно, командующий, – повинуясь приказу, Мара сознательно отложила разговор; она попробует еще раз, когда он будет в лучшем настроении. – Что мне написать в судовом журнале в качестве причины задержки?
Он повернулся к ней, искренне удивленный ее нехарактерному недостатку деликатности в этом вопросе. Мара была ближе к нему, чем кто-либо в его жизни в настоящее время, и все же между ними зияла пропасть, измеряющаяся настороженной дружбой и конфликтом лояльности.
- Правду, Мара. Уверен, что Император ожидает от тебя не меньшего.

.


Люк оставался в уединении в своем кабинете, пока суперзвездный разрушитель разворачивался, выстраиваясь для подготовки к выходу в гиперпростанство. На короткий момент показался сопровождающий его корабль. Массивный корпус Несравненного заслонил солнце Дуро, благодаря свету которого были видны мерцающие мимолетно схваченными бликами крошечные СИД-истребители, призванные лететь впереди звездного разрушителя, обеспечивая его безопасность перед прыжком.
Ему следовало быть в это время на мостике, но встреча с отцом сделала его, как обычно, беспокойным и раздражительным, и выйти сейчас на мостик означало только побудить каких-нибудь нервных неудачников сделать ошибку под его пристально-требовательным взглядом, чтобы затем он выместил на них свой гнев. Уж лучше остаться здесь и успокоиться – он и без того обладал достаточно устрашающей репутацией, чтобы лишний раз подчеркивать ее.
Его Мастер продолжал размещать шпионов в команде его разрушителя, и Люк продолжал играть в бесконечную игру по их удалению, как и когда он считал нужным, облекая это в недовольство на их какие-либо явные неудачи в выполнении своих обязанностей. Он сильно подозревал, что его репутация слишком быстрой смены офицеров флота очень походила на репутацию его отца – это был изящно закамуфлированный способ замещения шпионов Палпатина своими собственными преданными людьми.
Конечно, были и те, кого он не удалял. Кого-то из-за того, что они сменили лояльность, кого-то – из-за мысли, что лучше знать своего врага в лицо, а кто-то смог получить некоторую неприкосновенность потому, что был достаточно хорошо с ним знаком.
К какой из этих категорий относилась Мара Джейд, было большим вопросом – за последние три года их отношения определялись скорее двумя последними причинами, но Люк питал некоторую надежду, на то, что это может стать и первой – в какой-то степени. Каждая капля его рациональности призывала его оставить эту мысль, но все же в нем оставалась маленькая искра убеждения. Именно поэтому он подпускал ее так близко, даже зная, что она информатор его Мастера, и ее, пусть ограниченная, способность в Силе позволяла ей посылать сообщения Палпатину и получать от него приказы на удивительно огромных расстояниях.
Он все еще ждал, что когда-нибудь, почувствовав это леденящее присутствие в Силе, обозначающее, что Мастер установил с ней контакт, он успеет вовремя повернуться, чтобы увидеть, как она приставляет свой нож убийцы к его горлу.
Искусственная гравитация резко возросла, компенсируя невероятную скорость, с которой «Несравненный» совершил гиперпрыжок, и отдаваясь не очень приятными ощущениями в желудке. Звезды превратились в теряющиеся в бесконечности тонкие полосы света, пока корабль опережал его вялое движение.
Люк безучастно смотрел в пустоту, нисколько незатронутый зрелищем, которое он воображал сотню тысяч раз, когда был мальчиком, запертым в сухих песках Татуина. Татуин… каким долгим и длинным был путь оттуда, измеряемый скорее потерянными душами и разбитыми мечтами, чем световыми годами и парсеками...
Он быстро отвернулся, поняв, что погружается в меланхолию в реакции на визит отца. Он взглянул на блеклые серые стены комнаты – он никогда не утруждал себя тем, чтобы добавить какие-нибудь следы человеческого участия к этому интерьеру: какой смысл? На самом деле это было немногим более чем тюрьма. Тщательно маскируемая, разумеется – Палпатин наградил своего драгоценного «джедая» иллюзией свободы. Хотя оба они знали правду… по крайней мере, в этом вопросе.
Но были и другие тайны, и серьезная ложь… Люк учился, в конце концов, в ногах мастера. Учился возводить стены внутри стен, учился изворачивать правду так, чтобы она служила его собственным целям. Ценя иронию каждого изученного урока.
Потому что свобода, которую Мастер так рассудительно скупо ему предоставил, награждая его назначением во главу Флота Центральных Систем и позволяя тем самым избежать душащих ограничений дворцовой жизни на Корусканте и своего непосредственного присутствия, была дарована на основании лжи.
Лжи, совершенной тремя годами ранее и усиленной много-много раз с момента того рокового поединка между Люком и его отцом. Лжи, которой его Мастер верил, и которую Люк более, чем счастливо поддерживал. Мастер мог верить во что хотел, пока это покупало Люку желанную свободу…
Хотя эта свобода никогда не была именно такой, как он жаждал. Палпатин никогда не позволял своему ценному волку бегать полностью свободным. Он просто наградил его более длинной цепью. И даже ее он мгновенно смотал бы, если бы узнал правду. Свободы, предоставленные Люку, основывались на вере Палпатина, что он полностью контролировал своего нового Ситха, и во многом, Люк признавал, это было действительно так. Но одним из краеугольных камней его веры было убеждение в том, что Люк остановил смертельный для его отца удар, повинуясь команде Палпатина; что это его приказ преобладал над волей Люка, пересилив ведущее и всеохватывающее желание
Правда – Люк давно научился скрывать такие вещи от ментального поиска Мастера – настоящая правда заключалась в том, что крики и приказания Палпатина во время приближения поединка к его взрывной развязке нисколько не трогали Люка. Если бы он хотел убить Вейдера, он бы сделал это, и столкнулся бы затем с последствиями. В конце концов, это было его намерением, когда он начал поединок.
Но его руку в тот день остановило что-то другое – какая-то невидимая искра, неслышимый крик. Он не убил своего отца, потому что в тот момент... не мог. Несмотря на все то, что он думал, что думал тогда, и что думал по-прежнему… он не смог заставить себя довести тот удар до конца.
Было ли это слабостью? Да, и он презирал себя за это. Но он презирал себя слишком за многое, чтобы заострять внимание на чем-то одном, что можно было легко игнорировать и не замечать. Он не думал больше обо всем этом. Это было слишком тяжело, и этих вещей было слишком много.
Палпатин верил в его бесстрашие. Потому что он отвечал на любой вызов, шел на любой риск, без колебаний бросался против любого врага.

«Мой неистовый джедай», – называл его Мастер так благосклонно, как будто бы это было благодарностью, а не проклятием. – «Мой дикий волк».
На самом же деле, больше всего он жаждал быстрой смерти. Сети, которыми его Мастер так старательно обернул своего драгоценного джедая, включая разум и душу, исключали любой более легкий выход. Но если он был слишком связан, чтобы достичь этого самостоятельно, то другие выстраивались в очередь за этой привилегией, и хотя его Мастер хорошо обучил его, Люк верил, что там есть те, кто более быстр и тверд, чем он сам.
И, в конечном счете, он встретится с ними.
У него не было иллюзий. Они были слишком похожи на надежду, а надежду он давно утратил.